Канни Мёллер - Баллада о Сандре Эс

– Хорошо. Я беспокоилась, что ты затянешь с этим и станет слишком поздно, – она сжала мою руку. – Ты звонила тому юноше? Себу – так его звали?

– Папе ребенка, то есть?

Юдит удивленно посмотрела на меня.

– Вчера я отправила ему письмо. Может быть, он читает его прямо сейчас. Если у него есть время читать письма. Может, он только и делает, что бегает по горам с винтовкой. Себу всегда надо быть лучше всех. Так что моего письма он, наверное, не заметит, даже если оно будет лежать у него под носом. Уверена, что он даже не вскроет конверт.

А потом я наклонилась к урне рядом со скамейкой, и меня стошнило. Женщина с собакой на поводке бросила в мою сторону взгляд, полный омерзения. Мне хотелось сказать, что стошнило меня при виде ее уродливой собаки. И ее гадкого пальто. И ее противной рожи.

Юдит гладила меня по лбу. Я замерзла до озноба, так что зуб на зуб не попадал, как на уроке физкультуры в бассейне.

– Поедем на автобусе, – решила Юдит.

Следом за нами в автобус заходила молодая мама с коляской. Она озиралась в поисках помощи, и я встала со своего места, чтобы помочь ей внести коляску в автобус.

– Всегда так – помогают только девушки, у мужиков спина болит! – сказала молодая мама.

– Все мужики – козлы, – ответила я ни с того ни с сего.

Малыш в коляске спал. Среди складок одежды видно было только розовую мордашку, но и этого оказалось достаточно: у меня защемило сердце. Я снова села рядом с Юдит, разгоряченная и почему-то радостная. Почему же мне нельзя такого ребеночка?

Искоса наблюдая за девушкой с коляской, я заметила, что ребенок проснулся. Мама взяла его на руки и села на свободное место. Малыш кричал, сморщив красное личико, а мама, что-то приговаривая, расстегнула куртку, задрала свитер и дала ему грудь. Она совершенно спокойно кормила ребенка на глазах у остальных пассажиров, одни из которых смущенно отворачивались и смотрели в окно, а другие, как я, улыбались, раскрасневшись.

Почему же я не могу быть, как она, смелой мамой? Никогда еще мне не приходилось думать о таком – огромном, простирающемся до самого конца жизни. Конечно, в ней могут быть и другие вещи, но в основе всех моих чувств будет одно: любовь к ребенку. И любовь ребенка ко мне. Наконец-то я перестану быть никем.

Вечером я позвонила Софии. Она, конечно, обрадовалась.

– Приедешь домой на праздники?

– У меня будет ребенок! – выпалила я.

На том конце провода воцарилось молчание.

– Ты уверена? – наконец, произнесла София – тихо, тревожно, как будто опасаясь, что нас прослушивают.

– Сегодня я решила, что буду рожать.

– Ты знаешь, кто отец? Это он, Себастиан Фарук?

– Да, но это уже неважно. Я так рада, София, я этого хочу!

– Приезжай домой, поговорим.

– Я была на обследовании. Я на десятой неделе.

– Ой! – София как будто увидела перед собой часы, стрелка которых крутится с бешеной скоростью.

– Я записалась на аборт на следующей неделе, но сегодня передумала.

– Почему? Если ты уже записалась?

– Увидела маму с младенцем в автобусе. Она кормила грудью – вокруг было полно народу, а она спокойно кормила.

– Так вот в чем дело! Значит, ты увидела, как кто-то кормит ребенка, и решила, что это круто – светить грудями в автобусе, так?

– Зачем ты так говоришь? Ты ничего не поняла!

– Это ты ничего не поняла! Подумай головой и поймешь, что мать-одиночка – это не так уж и круто.

– Ты мне завидуешь? У тебя ведь нет своих детей.

– Не болтай ерунду!

– Пока, София! Я просто хотела рассказать, что у меня все хорошо. Что я счастлива. А ссориться с тобой я не собираюсь, – сказала я и положила трубку.

Когда я вышла на улицу, было уже темно. Я обернулась, чтобы взглянуть на окно Юдит, и увидела, что оно открыто. Теплый свет струился в темноту, а в следующую секунду она высунулась из окна и попросила меня подождать.

Юдит, запыхавшись, вышла из лифта в накинутом поверх платья халате и тяжело опустилась на скамейку у входной двери.

– Я боялась, что ты уже ушла! – сказала она, прижав ладонь к груди и хрипло дыша. – Что бы ты сделала, если бы он внезапно исчез? – спросила она, серьезно глядя мне в глаза. – Это мой единственный вопрос, так что не торопись с ответом.

– Марек? Если бы Марек исчез?

– Да, – нетерпеливо кивнула Юдит. – Ты постаралась бы его забыть или сделала бы все, чтобы найти?

– Не знаю. Наверное, стала бы искать.

– Тогда узнай его фамилию! Иначе можешь потерять его навсегда.

Я кивнула.

– Хотя может быть и так, что самая большая твоя любовь – это тот юноша, с которым ты ночевала в палатке на берегу, – продолжала Юдит. – Это важно, Сандра. Жизнь у человека одна. Если не прислушиваться к себе, можно наделать ошибок.

– Как вы?

Юдит кивнула.

– Именно. Завела семью, свила гнездо, обставила дом вещами, которые казались такими нужными – все сделала как надо, только не с тем человеком.

– Вы думаете, в жизни бывает только одна большая любовь? – спросила я.

– Думаю, что самая большая – всего одна, но большинство людей довольствуются не самой большой, а второй по значению. Или третьей.

– Но как узнать…

– Никто не может ответить на этот вопрос за тебя. Только ты можешь услышать голос своего сердца. А если не будешь слушать, то ты просто недостойна этого человека. Значит, ему придется идти по жизни без тебя.

Юдит держала меня за руку, глядя в глаза.

– Постараюсь разобраться, – сказала я.

– Хорошо. И не бойся того, что ждет тебя в клинике. Все будет хорошо. А потом ты снова станешь сильной.

– Я уже чувствую себя сильной. Я передумала. Я хочу ребенка.

– Девочка моя, – простонала Юдит. – Ты с ума сошла! Ты думаешь, что так лучше, но это неправда!

– И откуда вам знать, что для меня лучше? – я встала, не дожидаясь ответа. – Вы же говорили, что ни минуты не сомневались, что с самого начала собирались родить Ребекку. Почему же со мной должно быть иначе? Вам кажется, что у меня чувства не такие сильные, как у вас?

– Но Сандра, ты такая юная…

– Я достаточно взрослая. И позаботиться о себе смогу не хуже, чем вы тогда, – а то и лучше. До свидания!

Перейдя улицу, я обернулась и увидела силуэт Юдит за стеклянной дверью, ее худую сгорбленную спину.

Направляясь от метро к дому, я сильно волновалась: если поляков и сегодня нет возле дома, это может означать, что их выслали из страны. А я даже фамилии Марека не знаю – помню только, что он говорил о Кракове. Это детдом там был, или он сейчас живет в Кракове? От мысли о том, что мы больше не увидимся, пересохло в горле.

Уже издали было видно, что около дома никого нет.