Канни Мёллер - Поздравляю, желаю счастья!

Я говорю:

— Поздравляю.

Ты, конечно же, не отвечаешь.

Просто лежишь как ни в чем не бывало.

Как будто меня здесь и нет.

Я сажусь к тебе на постель, совсем рядом — ну, посмотри же на меня!

Уголок рта дрогнул — это что, улыбка?

А как ты смеялась раньше! И все, кто слышал твой смех, взрывались хохотом.

— Привет! Это я!

— Привет, — медленно произносишь ты.

Я кладу подарок тебе на живот. Может, хоть откроешь? Это от меня. От Элли. От твоей младшей сестры, которая тебя любит. Какой бы ты ни была.

Я спешу снять оберточную бумагу, но тебе все равно.

— Лу… — я разворачиваю кофту, держу ее перед тобой. — Можешь поменять, если не нравится цвет… Или я сама поменяю… Там были и розовые…

— Красивая, — медленно произносишь ты, — спасибо.

Кладу кофту на стул, хочется просто сбежать. Ну почему моя сестра такая? Разве это она — в постели, с перевязанными запястьями — разве это Лу? Лу ни за что не стала бы резать себе вены осколками стакана, закрывшись в ванной.

Только увидев маленькие, едва заметные пятнышки крови над раковиной в ванной, я все поняла.

— Ты ведь скоро вернешься домой, да? Тебе все время звонят, спрашивают…

Ты бросаешь на меня недоверчивый взгляд.

— Кто, например?

— Микаэла…. И Карин… — неуверенно отвечаю я. Тебе, конечно же, все равно.

Да и как заставить тебя поверить, что все звонят и спрашивают, если звонили всего двое. Да и то, чтобы узнать, собираешься ли ты сдавать деньги на день рождения какому-то учителю. И стоило мне сказать Карин, что ты в психиатрической лечебнице, как она бросила трубку, даже не спросив, в каком отделении, — так что навестить тебя она, наверное, не придет.

Входит медсестра, дает тебе таблетки из красной пластмассовой баночки. Ты садишься на кровати, сосешь пилюли, как конфетки, и снова с блаженным, умиротворенным видом сползаешь на подушки.

— Сестренка, пожалуй, устала, — слышится писклявый вредный голос медсестры.

— Но у нее же день рождения, — говорю я.

Как будто это имеет значение. Свечи на торте ты сегодня задувать не будешь и в игры играть тоже, я и не жду. Мама с папой наконец-то приносят торт с семнадцатью свечками, но ты уже спишь. Мама с расстроенным видом накрывает стол в больничной столовой. Гремит тарелками. За столом появляется толстая-претолстая девочка, похожая на муми-тролля. Мама кладет ей на тарелку большой кусок торта со взбитыми сливками. Девочка проглатывает его в один присест. Жует, как бетономешалка, чавкает, смотрит с жадностью.

Наконец ты выходишь из палаты и, шаркая, приближаешься к столу, будто тебе исполнилось не семнадцать, а все сто. Садишься рядом с толстой девочкой, которой положили еще кусок. Мне с трудом удается проглотить несколько ложек — чтобы не доводить маму до слез. А ты только мотаешь головой. Разве не ты наш главный поедатель тортов, Лу?

Я-то пирожные не люблю и никогда не любила. И мама это знает.

Помнишь тот домик, который мы снимали на острове Вэрмдё несколько недель назад? Стояла жара. Надвигалась гроза.

Ты плывешь так, словно готовишься к соревнованиям. Откуда только силы берутся — в такую-то жару? Я лежу на скале, еле дыша, отмахиваясь от слепней. Если мухи кусаются — точно будет гроза. Ты обещала маме не заплывать далеко — туда, где ходят корабли, — но вот, не прошло и ста часов, как ты возвращаешься в залив.

Поднимаешься по скале, с трудом переводя дыхание, и, конечно же, обрызгиваешь меня водой — ледяные капли на горячую кожу.

— Перестань, чучело! — кричу я тебе, но гнаться за тобой сил нет — а ты, наверное, только этого и хотела. Слишком жарко.

— Знаешь, что? — говоришь ты, наклоняясь ко мне.

Я подозреваю, что ты собираешься обнять меня мокрыми руками, но вместо этого ты взваливаешь меня на плечо, как мешок картошки.

— Отпусти! — пыхчу я: очень трудно дышать, когда ты прижимаешь мой живот к своему твердому плечу.

— Ну-ка, малютка, давай искупаемся, папа придет — а ты чистенькая и свеженькая! Папе не нравится, когда девчонки пахнут потом!

Она шагает по камням к краю скалы.

— Только попробуй! — кричу я. — Никогда не прощу! — я вишу вниз головой, кровь приливает к лицу.

Она сидит на краешке пирса и болтает ногами, а я отплёвываюсь, еле дыша от холода. Потом привыкаю к воде — как приятно! — и плыву в хрустальном море солнечных бликов. Сегодня у меня день рождения, пятнадцать лет. Вечером должен приехать папа.

Но папы всё нет. Он звонит, чтобы поздравить меня и сказать, что ему никак не выбраться.

— Увидимся через пару дней, — говорит он, как будто сегодня самый обычный день.

Я, конечно же, расстраиваюсь. Но не так, как Лу. Она злобно ругается и выбегает прочь. Хватает велосипед, прислоненный к стене: заднее колесо совсем спущено но она не замечает.

Есть еще один велосипед, но она не зовет меня с собой.

Хоть это и день моего рождения.

Ночью я проснулась от звука маминого голоса. Сначала я подумала, что она отчитывает Лу, но потом увидела, что та спит в кровати рядом со мной.

Мама говорила по телефону. Упреки. Длинная цепочка смачных упреков.

А потом — абсолютная тишина.

И удар.

Как будто мама опрокинула телефонную тумбочку.

Когда я вышла из дома, она сидела на крыльце и курила. Рядом — бокал коньяка. Может быть, она не слышала, как я подошла, а может быть, ей было все равно. Ей уже давно ни до чего нет дела.

Как давно?

Да, пожалуй, уже год.

— Наконец-то он решился, — произносит она, гася окурок.

— Вот как, — отвечаю я. Как бы напомнить ей, что у меня всё еще день рождения? Что неплохо бы и отметить…

— Ну и пусть уходит, — продолжает она, — наконец-то я заживу по-настоящему.

Я беру бокал и допиваю остатки коньяка.

— За мой день рождения, поздравляю! — говорю я, и прыщик на подбородке щиплет от коньяка.

Между нами холодная стена.

— Он хочет развестись, — говорит мама в ночную пустоту. — У него есть другая. Я уверена, пусть он и не признается. Ему на нас наплевать.

— Вовсе нет! — во мне все закипает. — Вы не любите друг друга, но ему не наплевать на нас! Ни на меня, ни на Лу!

— А на твой день рождения он приехал? Или это я что-то перепутала?

— Придержи язык, ведьма! Вот теперь-то я понимаю папу!

Она усадила меня на лестницу и прижала к себе. Я размазывала по шее слезы вперемешку с соплями. Ее слезы и ее сопли. Сложно сказать, чего больше. Через минуту я высвободилась.

— Пора взрослеть, мама. Хватит цепляться за других.

Она взглянула на меня опухшими глазами — прямо скажем, не красавица. Но я-то знаю, какой красивой она бывает. При других обстоятельствах.

Спустя три недели, в последний день каникул, мы стали прибираться в ванной.