Брайан О'Рейлли - Анжелина и холостяки

— Я не… я… прости, — залепетала Натали.

Вокруг уже собирались люди, лицо Натали сделалось серым. Слухи о том, что именно она ляпнула на похоронах, будут циркулировать еще много дней, а возможно, и лет. Анжелина не сомневалась, что уж лучшая подруга Анна позаботится об этом: для некоторых женщин сплетни дороже верной дружбы. Отчасти утешившись этим соображением, Анжелина смирила гнев, но не прежде, чем нанесла финальный удар.

— Посмотри мне в глаза! — велела она.

Сделав над собой громадное усилие, Натали подчинилась.

— Думаешь, мы с мужем не хотели ребенка? — Перед ее глазами встал Фрэнк, баюкающий в сильных руках младенца, завернутого в кипенно-белое одеяльце. — Больше жизни. Но теперь его нет… — Голос Анжелины дрогнул. Но она справилась с собой, перевела дыхание. — Зато знаешь, что у нас было? Любовь друг к другу. То, чего у тебя не будет никогда, Натали.

Кто-то, взяв Анжелину под руку, увел ее. Мэри, удовлетворенная тем, что последнее слово осталось за Анжелиной, перешла к активным действиям и вытолкала Натали за дверь.

— Sparisci [4] , — проворчала она. — Вон отсюда.

Разделавшись с Натали, Мэри повернулась к ее подружке.

— А я-то чем виновата? — попыталась защититься Анна.

Мэри характерным движением принялась закатывать правый рукав на платье. Анна прекрасно знала, что такое итальянская бабушка из Палермо, и не рассуждая стремительно бросилась к двери.

Выходя на улицу, Анжелина понимала, что поступила верно, сказав то, что сказала, — о них с Фрэнком. Даже Натали это западет в память надолго.

Муж гордился бы ею. Больше всего на свете Анжелине хотелось рассказать ему обо всем.

Похороны шли своим чередом, но Анжелине казалось, что все это происходит не с ней. Джо и Тина прочли молитвы, отец Ди Туччи произнес прекрасную проповедь, из которой Анжелина практически ничего не запомнила. На кладбище был и военный почетный караул, поскольку Фрэнк демобилизовался из армии капралом. В самом конце церемонии Анжелину охватила нервная дрожь: один из молодых солдат протянул ей флаг, которым был покрыт гроб, — гроб, который несли с таким почтением и аккуратностью, по-военному четко и дисциплинированно. А когда самый молоденький солдатик, почти мальчик, заиграл на рожке печальную мелодию, Анжелина впервые с того момента, как обнаружила Фрэнка в кухне, осознала, что потеряла его навсегда. К счастью (и по настоянию Мамы Джиа), семейный доктор мистер Витали дал Анжелине добрую порцию успокоительного. В результате остаток дня прошел для нее словно в легком тумане. Поминки устроили у Мамы Джиа, но Анжелина не съела ни кусочка. Она легла и проспала практически весь день до вечера. Проснувшись, поклевала салат, выпила стакан имбирного эля, а потом безучастно смотрела какие-то старые фильмы по телевизору. После полуночи Джо отвез ее домой. Они с Тиной уложили ее в постель и ушли, когда она, приняв таблетку, провалилась в глубокий сон без сновидений.

Утром Анжелина сидела в ночной рубашке, халате и тапочках, тупо уставившись в чашку. Стоял солнечный теплый день, но она никак не могла согреться. На часах уже одиннадцать, а она едва добралась до кухни. По привычке сварила кофе, но тяжело опустилась на стул, с тоской осознав, что автоматически приготовила кофе на двоих.

Фрэнк был настоящим кофеманом. С утра выпивал две чашки крепчайшего напитка и выходил из дома с термосом в руках, который, Анжелина точно знала, к обеду уже опустеет. Позже он обязательно где-нибудь в городе выпивал еще чашку-другую. Занимаясь домашними делами по субботам, Фрэнк после ланча готовил себе большой кофейник и до заката успевал опустошить его. Добравшись в своих воспоминаниях до воскресенья, Анжелина остановила себя. Она не в силах была думать о Фрэнке в прошедшем времени.

Послышался деликатный стук в заднюю дверь, потом в замке повернулся ключ и в кухню вошла Мама Джиа с двумя сложенными хозяйственными сумками под мышкой. Джиа никогда не пользовалась парадным входом — парадная дверь для гостей и священников, а не для семьи; к тому же так она сразу оказывалась в нужном месте — на кухне, где происходят основные события. Не говоря ни слова, Джиа подошла к окну, подняла жалюзи, впуская солнечный свет. Она была довольно крупной женщиной; волосы ее почти полностью поседели, а на носу примостились очки в золотой оправе. Джиа слегка прихрамывала, пару лет назад ее начал беспокоить артрит. Сыновья настаивали на операции по замене тазобедренного сустава, но она считала нелепой и абсолютно бесполезной саму идею — всего-то и неудобства, что походка слегка изменилась, не о чем говорить.

Кому удавалось стареть без мелких неудобств? Да, немного побаливает в сырую или холодную погоду, и, может, ходить стала чуть медленнее, но ее силе и решительности могли позавидовать даже женщины вдвое моложе.

— Дорогая моя, — удивилась Джиа, — а что это ты не одета?

Обычно в субботу утром они с Анжелиной отправлялись по магазинам — в любую погоду, каждую субботу за последние четыре года.

— Не знаю, Ма. Что-то я устала. Хочешь кофе? — тихо проговорила Анжелина. Громче — не было сил.

— Не вставай. — Джиа налила себе кофе, присела, насыпала в чашку свои обычные три ложки сахара. — Так ты собираешься в магазин или как?

Анжелина задумчиво поглаживала кофейную чашечку.

— Нет.

— Почему?

— Не хочется.

— С чего это?

Анжелина отставила чашку, выпрямилась на стуле. Раздражение, которое вызвал этот вопрос… нет, повторение этого вопроса… рассеяло туман. Ее это неожиданно задело.

Джиа знала, что делает, этого она и добивалась. Анжелина несколько раз стиснула зубы, прежде чем заговорить.

— С чего бы? Не знаю. Может, потому, что у меня только что умер муж. Возможно, поэтому.

— У тебя муж, у меня — сын.

Анжелина обмякла на стуле. А она вообще-то посочувствовала Джиа, которая потеряла сына, любимого старшего сына? Кажется, нет.

— Да, Ма. Прости. Я не хотела грубить.

Джиа сняла очки, положила их на стол, потерла красные вмятины на переносице.

— Отец Фрэнки, он умер молодым. И мой отец, его дедушка, тоже умер молодым. Поплачь немного, помолись о нем, храни память о нем в своем сердце и продолжай жить.

Анжелина ушам своим не верила — настолько спокойно, размеренно, даже устало говорила Джиа. Неужели ее ожидает то же усталое смирение, просто «помолись и живи дальше»? Продолжать жить ради чего? Она что, должна просто печально кивнуть, благосклонно принять утрату, встать и начать уборку в доме? Как она может хранить память о нем в сердце, если сердце разбито? Боже правый, да она не уверена, переживет ли вообще сегодняшний день, не говоря уже о будущей неделе, будущем годе, да и вообще справится ли с этим хоть когда-нибудь. Анжелине жаль было Джиа. Но себя она жалела еще больше.