Юдит Шалански - Шея жирафа

– Именно от вас, дорогие ученицы и ученики, зависит будущее этого региона.

Призыв к сознательности. Вперед, молодежь, в последний и решительный бой! Крушение как шанс.

– Вы – это то поколение, которое…

Вечно все зависит от грядущего поколения. Молодежи в очередной раз продавали будущее.

Неудачное направление ветра. Эта вонь просто невыносима! Можно забить медные гвозди в ствол. Но не факт, что дерево погибнет даже в этом случае. Ведь этот вид невозможно уничтожить. Живые ископаемые, как неподвижные гигантские ящерицы на Галапагосских островах. Одно дерево гинкго пережило даже Хиросиму. Они могут жить до тысячи лет. Как и секвойядендроны, которые они хотели посмотреть вместе с Клаудией. Но потом все-таки не поехали на север. Деревья из первобытной эпохи. Вся эта страна – гигантский доисторический ландшафт. Все слишком большое, слишком широкое. Долины и пустыни, по которым, можно передвигаться днями, неделями. Слишком, необозримые. У людей, которые открыли и. начали заселять этот континент, были огромные возможности. А что в конце концов получилось? Постройки из картона и дерева. По сравнению с ними даже ее дом кажется солидным. Платяные шкафы размером с комнату, пятиполосные хайвеи, вымершие тротуары, улицы, которые называются как телевизионные сериалы. И города, существующие лишь потому, что изобрели кондиционеры. У гида было одно из тех простодушных американских лиц, в котором еще можно было угадать черты физиономий эмигрировавших европейцев. Нация переселенцев. Клаудия переводила. Гид постоянно требовала куда-то посмотреть. Постоянно говорила о воде. Воде, которая когда-то была здесь, об огромном океане. И утверждала, что эта пустыня была не чем иным, как дном огромного моря, а эти причудливые красные горы – цепью подводных холмов. Но это был всего лишь мертвый ландшафт. Кактусы, продырявленные гнездящимися в них дятлами. Затем они отправились в резервацию, где толстые индианки сидели на корточках, перед жилыми вагончиками. Изгородь вокруг неплодородной земли. Казалось, на ней выращивают целлофановые пакеты. На индейцев нельзя было смотреть, нельзя было фотографировать их могилы. Повсюду запрещающие таблички. Страна свободы.

Прозвенел звонок. Большая перемена закончилась. Но для Каттнера она, очевидно, оказалась недостаточно большой. В прошлый раз он тоже всех задержал.

Власть самодержца. Проповедует демократию, а сам утверждает свою волю. Все равно как это ни назови. Несправедливо в любом случае.

– Будьте яростными! Оставайтесь здесь! Меняйте что-нибудь! Создавайте будущее!

Знакомые речи. Выступления всегда заканчиваются лозунгами. Лучшая форма государственного устройства – это ее отсутствие. Все как-нибудь само собой устроится.

Тетя Анита снова для нее постаралась. Порция просто гигантская. Биточки по-кенигсбергски. Старое доброе блюдо школьной кухни. Тарелка полна до краев. Нужно поосторожнее, не пролить бы соус на линолеум.

Она пришла рано. За столом для учителей никого. За дальними столами несколько учеников. Прямо мир и покой. Наконец-то одна. И вкусно даже.

Связка ключей грохнулась на стол. С плетеным шнурочком.

– Всем приятного аппетита!

Выход Шваннеке.

– Я присоединюсь к вам. Вы позволите?

А зачем она вообще спрашивает? Вот наказание. Нигде от нее не спрятаться. Ее прекрасное настроение выплескивалось через край. Так ее вдохновила проповедь Каттнера. Шваннеке села и выбралась из пальто.

– Директор прав. Учеба не кончается никогда, правда?

Вот попугай. Все подряд повторяет.

– Мы и правда всю жизнь ходим в школу.

Она развернула салфетку, пристроила ее на коленях.

Еда постепенно остывала. Видимо, Шваннеке не слишком голодна. А может, на диете. Такие женщины все время на диете. Сготовить я ничего не сготовила, зато глянь, как я лежу.

– Госпожа Шваннеке-е?

Ученики вечно растягивают последний слог до бесконечности… К счастью, с ее фамилией это не пройдет.

Девочка. Маленький носик, большие глаза. Тонкие губы. Судя по тому, что обращается на «вы», из десятого класса. На «ты» ведь можно только с одиннадцатого.

– Да-а-а?

Так же преувеличенно подчеркнуто. Шваннеке обернулась всем телом. Нарочито медленно. Как она всем этим наслаждается.

– Нам и правда нужно сдать стихотворение уже завтра?

– Ну, Каролина, мы же так договорились.

Какие у Шваннеке большие зубы. Розовые десны сдвинулись.

– Но я написала пока только начало.

– Так это же суперклассно! Тогда мы завтра на уроке обсудим, каким будет продолжение. Хорошо?

Попытка втереться в доверие чистой воды.

– Спасибо, госпожа Шваннеке.

Девочке осталось только сделать книксен. Неужели ученики и в самом деле так ее любят?

– Ах, мои дорогие ученики…

Дурацкий припевчик. Шваннеке раздавила картофелину.

– Все они в какой-то степени мои дети.

Можно даже не слушать. Все время одно и то же.

Поднесла вилку ко рту. И наконец-то запихала туда пару кусочков.

– Их нужно, – она жевала и продолжала говорить, – я недавно это поняла – их нужно любить… – Проглотила еду. – Только тогда их можно вынести.

Ей следует быть поосторожнее. Кусочки пищи могут попасть говорящему животному в трахею.

– Когда они вот так перед тобой стоят, такие маленькие, несчастные, порой немного дерзкие, то остается только два пути…

Вот живой пример того, что человек отличается от животного не разумом, а демонстративной способностью говорить.

– Сбежать или…

Этот взгляд. Как будто извиняется.

– Любить.

У этой женщины начисто отсутствует чувство стыда. Помада уже свелась, но контуры еще видны. Светлая пудра, забившая поры. Тоска по большой сцене.

– И я всегда выбирала любовь.

Какой пафос в голосе. Ей и правда нужно было стать актрисой. Она ведь все время, как на сцене. Так упиваться прилюдно собственными гормональными колебаниями.

– Я имею в виду обмен мыслями – это же прекрасно. И…

Кокетливый смех. Эти зубы. Ужас.

– Очень интимно.

Зачем она все это рассказывает? Чего добивается? Нигде не видно ни света рампы, ни публики, нет никакой надежды на аплодисменты. Но у кого нет обоняния, у того и чутье отсутствует.

– Педагогический эрос.

Она самозабвенно чавкала.

Конечно, если заставляешь детей называть тебя по имени, то и в постель их возьмешь поласкаться. Энергичная хватка учителя физкультуры. Подстраховать, прикоснуться к голому телу. Пониже шорт. Съехавшая форма. Они же всегда хотели, чтобы в школе было что потрогать.

– Ах, – Шваннеке поднесла руку ко рту, внезапно ужаснулась. – Я совершенно забыла, я же больше не ем мяса.

Она откатила биточек к краю тарелки. Невозможно было не смотреть.

У Клаудии, тоже была такая фаза. Вольфганг как раз потерял работу. Животноводство сворачивали. А его дочь больше не ела мяса. Безвкусица. Но с Ингой Ломарк такое не пройдет. За котлетой на добавку – это не к ней. Ни в школе, ни дома. Клаудия недолго продержалась. Биточек откатился назад.