Любко Дереш - Намерение!

Возможно, дед смирился с положением жертвы интриг. Начался новый период жизни на пенсии, и дед начал читать книжки . «Какие? – Иностранные!»

Дед еще с вуза малость знал испанский, а как пришло время, взялся учить его как следует. Тогда, где-то в конце семидесятых, это было более чем рискованно.

С точки зрения бабушки, уж лучше тихо быть себе придурковатым , чем напрашиваться на обыски и ссылку из-за неудачного выбора интересов.

Но дед, полагаю, понимал это и сам. И в качестве прикрытия (а может, это было настоящим призванием?) занялся переводом испаноязычной литературы. Причем творилось это прикрытие со знанием дела – дед выписывал литературные журналы, довольно долго переписывался с кем-то из членов Союза писателей, а однажды даже побывал на каком-то там писательском съезде. Где и познакомился со своим дружком по переписке – писателем-полиглотом без определенного возраста и с прошлым авантюриста. Бабка рассказала, что несколько раз этот писатель – «Вспомнила, Юрко его звали!» – приезжал к ним в село погостить. Писатель был простой и вежливый, что смягчило бабку и развеяло ее мрачные подозрения насчет дедовой антисоветской деятельности.

Следует сказать, что к ним в село в свое время приезжал-таки из города один кэгэбист. Походил по хате, присмотрелся, что где лежит, бабушка так перепугалась, что слова не могла вымолвить, так и простояла молча все время. А кэгэбист ничего вроде и не нашел, да и вообще вел себя так, будто заглянул на чай. Покрутился и ушел.

Дед рассказал бабке, что Юрко знает много языков, в том числе санскрит, но специализуется на латиноамериканской литературе, часто бывает за рубежом в тех краях и может привозить оттуда разные книжки.

Дед вообще с некоторого времени увлекся культурой Мексики – возможно, на это повлияла литература, которую тайком привозил этот таинственный Юрко. «Официально» же дед специализировался на переводе и обработке некоего средневекового латиноамериканского лирика.

Бабка рассказала, что Юрко и дед все время говорили об одном писателе, который чем-то поразил и захватил деда. Рядом с Юрком дед становился азартным и неудержимо болтливым. Бабка имела все основания полагать, что Юрко знал и про дедовы видения, и про «привидения» за конюшней, и про «желтые норы».

– Но я-то и не знала, что дед твой от меня кое-что скрывает, – сказала бабка почти шепотом.

– «Скрывает»? – переспросил я.

– Дед твой начал ездить в Киев, где этот его Юрко жил. И не объяснял мне, что к чему, а так, только рукой махнет. Мол, не твоего ума дело. Ну, а я терплю и терплю, но мне ж тоже обидно, правда? И тут, однажды, ни с того ни с сего, дедуля твой начинает складывать чумайданчик. Я к старому: ты куда это? А он – то то, то се, мнется, а сбрехать по-людски не умеет. Тогда и говорит, прямо в лоб: «Я в Мексику еду». У меня чуть сердце не выскочило. «Когда?» – спрашиваю. «Завтра, в полседьмого вечера из Тернополя выезжаем на машине в Киев, а из Киева группой летим в Мехико». Да куда ж ты, старый, поедешь, – говорю, – ты ж без меня и туфли себе не почистишь! А он гнет свое, что его Юрко берет с собой, Юрко о нем позаботится. Я давай отговаривать Ивася, думаю, какая там к чертовой матери Мексика, никуда он от меня не поедет. Но вижу, что он на меня ноль внимания, и говорю тогда твоему деду: «Раз уж ты уезжаешь, надо устроить праздничный ужин…»

Бабка пошла зарезала курицу и запекла на бутылке, накрыла стол белой скатертью, выставила бутылку «Столичной». Для виду даже бутерброды стала ему готовить «в дорогу». Дед Иван увидел, что к нему теперь относятся совсем иначе, и весь вечер как привязаный ходил за бабкой и выкладывал все, что в душе накипело. До поздней ночи она внимательно слушала деда, потихоньку его подпаивая, и дозналась вот о чем.

Во всем, конечно, был виноват этот авантюрист, Юрко из Киева. Он же ж не мог не видеть, что дедка наш малость того – слабая нервная система, впечатлительная личность, ему волноваться никак нельзя, – а Юрко давай деду о дальних странах рассказывать: о Кубе, о Панаме, да о Коста-Рике.

– А дед же твой, ей-богу, как дитя малое, все бы сказочку слушал и бог знает что себе там представлял. Да еще эти книжечки – сидит, чего-то там по-испански кумекает, а мне ничего не рассказывает, меня аж трясло, что от меня что-то скрывают. Мне, Петрусь, это так было больно, что он меня за человека не держит, думает, коли он прухвесор, так я уж ничего и не пойму. А еще этот самый Юрко разболтал моему Ивану, что они с делегацией летят в Мексику, на целых полтора месяца, и как раз нужен еще один, чтоб по-испански малость петрил. А я-то думала, что со старым такое стряслось: целый месяц не спит нормально, крутится, возится. Думаю, неужто опять его бесы мучают? А он, как подпил, так и рассказал, что не бесы то были – это он волновался, выберут в делегацию его или кого помоложе. Я думаю, дружок его тоже держал кулаки, чтобы деда выбрали. А главное, почему старого моего собирались взять – да потому что старый он, а молодой мог бы удрать, да и фьюить! Ищи потом! – бабка махнула рукой и скривилась. Она выглядела сейчас особенно старой и опечаленной. Что-то у нее болело, когда она все это рассказывала.

Бабка перевела дыхание и продолжила:

– Ну вот, дед это все мне рассказывает и рассказывает. А чтоб ты знал, твой дедка пить никогда не умел, да и не хотел даже, всем его приходилось заставлять. Ну, а тут сам на радостях стал опрокидывать одну за другой, а я ему подливаю да подливаю. От водки язык-то у него и развязался, а я все слушаю себе и только думаю: «Ну-ну, старый, погоди ж ты…» И тут он мне, знаешь, вдруг говорит, что он на самом деле возвращаться и не собирается. За ним никто следить не будет, а когда все будут уже собираться обратно, он тихонько ночью удерет – ему Юрко обещал помочь. Нет, ты подумай! – бабка аж слюной брызнула, так ее эти воспоминания разнервировали. – Он – и удрать хочет! А мне что потом делать? Сидеть тут, чтоб с меня люди смеялись? Да то б позор был на весь район! Мол, у старой Галушихи муженек удрал! Еще хуже, чем если б вызнали, какой он придурок. С меня и так-то люди смеялись, что такого мужика ледащего заимела – ни тебе гвоздя в стену не забьет, ни кроля не обдерет. А как выходил в огород с тяпкой, так все село сбегалось посмеяться. Не-ет, думаю, голубчик, не ты тут один прухвесор. У меня тоже, Петрусь, какая-никакая гордость есть.

– А зачем он хотел убежать, дед не говорил?

– Да говорил… Я тоже хотела знать, что ж он там делать собирается. А он давай хихикать, шутить, ну как все пьяные: мол, он там себе молодуху найдет – давай-давай, думаю, уж кто бы там про молодух говорил. И так не хотел мне говорить, ну ни за что! Уж думала, что не выведаю. А потом таки раскололся.

Читать дальше