Любко Дереш - Намерение!

чтоб не порвало грудь от отчаяния

дайте стойкости вынести этот болезненный полет до последней ноты

прошу – стойкости до последней ноты

что прозвучит где-то там далеко в холодном небе

откуда льются дожди

которые идут

1

Невольно мы стали марионетками в игре чего-то большего, чем мы, – в такой игре, где вырисовывались совсем другие горизонты, чем те, что мы планировали увидеть. Горизонты до тошноты тревожные. Ибо реальные, а не надуманные.

Когда собираешься сотворить со своей жизнью что-то настолько масштабное, да еще и вот так сгоряча, то обращаешь на себя внимание сил, у которых ты пробуешь отобрать работу, – а они, чтоб ты знал, за свою работу ответственны.

2

Гоца не приходила. Я начал волноваться, не случилось ли чего-нибудь. Мобильный она охотно отключала и раньше, боясь плохих звонков. Трижды я заглядывал к ней в ателье, но никто не открывал. Мне показалось, за дверью все-таки кто-то был.

3

Прошли четыре дня, тяжелых, словно рваные раны. На пятый день, в понедельник, повар Михась послал меня за сырниками к частному предпринимателю Зайцу В. П. в район ул. Гуцульской. Когда я проходил заваленный снегом Рынок, мне показалось, как в ворота возле забегаловки «Синяя фляжка» прошмыгнула знакомая фигурка.

Показалось, будто Гоца даже успела меня заметить.

Я кинулся к воротам, но там никого не было.

Прошелся двориком до самой кофейни, заглянул внутрь – нет. Привиделось-таки. Разве что…

Заглянул в соседнюю с забегаловкой дверь. Гоца присела за лестницей, сжавшись, втиснувшись в стену. Прячась от меня.

Немая сцена.

– Я тебя нашел.

Она начала плакать. Ничего не понимая, я попробовал ее обнять – она оттолкнула. Снова попробовал, но на сей раз она меня двинула в живот, и я согнулся пополам. Гоца побежала по лестнице. Я бросился следом.

Наше преследование продолжалось до самого чердака. Гоца метнулась к его двери, но она была заперта, в точности как тогда – в ночь первого знакомства с домами.

Я снова попробовал приблизиться к ней и получил удар ногтями по щеке. Со второй попытки поймал ее. Не контролируя себя, заломил руку за спину. Гоца споткнулась и едва не упала со ступеньки, повиснув на заломленной руке. Я увидел на ее лице гримасу боли и немедленно отпустил. Она снова бросилась на меня – зверь, а не девушка! – и я снова ее схватил. Прижал крепче к себе, обвив ее же собственными руками, как веревками. Тяжело дышит.

– Ну, трахни, трахни же меня наконец! – простонала она.

Содрал с нее слаксы вместе с трусами. Расстегнул молнию и, пригнув ее, вошел сзади резко и сильно. Гоца вскрикнула от боли и подалась мне навстречу. С шумом взлетели голуби, что подстерегали на балконе. Она была горячая и сухая, и эти три движения, которые мы сделали навстречу друг другу, были такими же болезненными, как гвозди в ранах Христовых. Я изошел на нее росою мученика и почувствовал, как вся моя сила, благодаря которой вращалось колесо ситуации, излилась на ее трусы.

4

Мы впопыхах оделись – Гоца бросила обкончанные вещички в косметичку. Сбежали этажом ниже, озираясь, не заметил ли кто. Упали на деревянные ступени. Она тяжело дышала, кривясь от боли. Обо мне что и говорить, кровь била в виски кувалдой. Гоца вытащила синюю пачку «Винстона» и угостила меня.

Мы закурили. Наши тела пылали жаром.

– Я так не могу, – сказала она, опустив голову. – Ты чудесный человек, Пяточкин, но ты ненормальный. Я не могу с тобой так, как хочешь ты.

– Почему?!

– Ты просто больной. Подумай трезво, чем у тебя голова набита. Подумай, и тебе самому станет страшно.

Я буквально онемел. Меньше всего ожидал такого предательства.

– Ты мне не верила?! Про память, про телепортацию?

– Какая телепортация, парень? Какие «люди с глазами»? Еще сидит, показывает – «… у этого светятся, а у того не светятся. А вон у того только немножко…» Я… я просто была в шоке. Официантка споткнулась, потому что забыла постирать трусы.

– Потому что кладет слишком много сахара, не перевирай. А от недоверия, между прочим, у людей развивается диабет, а от ненависти – рак. А у ревнивых на лицах прыщи! А если ломать ветки на деревьях, то будет аллергия! А если есть много сладкого, то вымывается кальций, а если с коньяком, то будет молочница! У тебя уже прошла молочница?

– У меня от таблеток, а не от коньяка. О таком не говорят.

– О глубине тоже не говорят. А я-то, дурак, думал, ты поверишь. Все правильно – нельзя никому рассказывать. Надо, чтобы человек сам убедился…

«Со стороны, – как-то отстраненно подумал я, – может даже показаться, что паренек заговаривается и вообще – плохо разбирается, где выдумки, а где действительность».

– Ты знаешь, – сказал я в сердцах, – я, может, лучше кого угодно разбираюсь, где выдумки, а где действительность!

– Я думала, ты шутишь… Думала, ты просто такой фантазер или что это такая игра. А ты, оказывается, вправду чокнутый… Но это ничего, я бы стерпела, только бы ты не делал глупостей! – Она горько вздохнула. – А тебя потянуло кафе подрывать. Боже, я, когда это услышала, так испугалась за тебя…

Замолкает. Втягивает носом слезы. Вытирает осторожно ресницу. Продолжает:

– Если бы ты знал, как мне сейчас плохо! Я не сплю из-за тебя. Мне жить не хочется, а ты даже не понимаешь этого… Боженька, почему мне так трудно с тобой? Если бы ты не начал говорить об этих вещах, мы бы стали чудесной парой. Нам было так весело! У нас так все здорово складывалось! Мы так подходили друг другу, разве ты не замечал этого?

Снова пауза. Закрытые глаза. Раскрывает дрожащие веки и продолжает:

– Знаешь, зачем я ездила в Киев? Я хотела тебе сделать приглашение в Канаду! Я думала, мы весной поедем ко мне… А ты все испортил. Зачем, Петруха? Зачем ты начал говорить про эту память? Ты просто хотел казаться крутым, правда? Ты хотел, чтобы я тебя слушала с открытым ртом и просила еще?

– Нет, неправда! – Я отказывался верить своим ушам. – Неправда! Не-прав-да! Я рассказал тебе это, потому что это – часть моей жизни! И если мы живем вместе, я должен был раскрыть тебе эту тайну. Если бы ты поверила мне… ты же видела… А, ничего ты не видела. Разве что память видела.

Она взъерошила мне волосы:

– Память – это только память, малыш.

«Не называй меня малышом!» – мысленно гаркнул я. Но разве Гоца виновата, что это действительно так? Я тот, кто я есть, а не тот, кем бы хотел быть, или тот, за кого себя выдаю. И тут махать руками неуместно. Гоца представляла себя моей старшей сестрой, которая уже повидала мир и прочно стояла на ногах. А я для нее беспомощный малыш, все еще там, внизу – гоняюсь за призраками. Для нее это useless. Мне же казалось, что все как раз наоборот. Это она там, внизу. Она гоняется за призраками. А я, Я! – знаю про жизнь все и даже больше. Я знаю про глубину.