Лариса Денисенко - Отголосок: от погибшего деда до умершего

Не знаю, для кого как, но для меня ощутима разница между дедом, который погиб во время Второй мировой войны, и дедом, который умер в 2011 году. На первый взгляд – существенной разницы нет, потому что в сухом остатке мы имеем двух умерших дедов.

Но если углубиться в этот вопрос, начинаешь понимать, что тот дед, похороненный в 43-м, был молодым, сметливым, идеалистичным, но недальновидным двадцатипятилетним юношей, который погиб в чужом краю, оставил вдовушкой бабку, умершую в семидесятом году прошлого века. А также сиротами двух ребятишек. Один из которых был моим отцом. А второй – моей теткой. На могилу этого деда меня и моего брата родители однажды возили. Помню, было это весной. И нас слишком тепло одели, думали, что в эту пору там свирепствуют холода. На самом деле там было теплее, чем в Берлине, и мы чуть не упарились в своих пуховиках.

Мы помолились за упокой души деда, потом я начала петь Интернационал, но мать прервала меня. Тогда я слегка пожурила деда за то, что он поверил бредням Гитлера, потому что нельзя верить мужчинам маленького роста с такой ужасной прической и усами; а еще мы с Манфредом (это мой брат) положили на могилу деда бумажный самолетик, который, на самом деле, сделал Манфред. Но подарили мы его от нас двоих. Манфред сначала упирался, он предлагал мне подарить деду – галстук (из тех соображений, что это нормальный подарок для мужчины, пусть даже и умершего) или любимый роман деда (это было коварно со стороны Манфреда, потому что никто из нас двоих не знал, умел ли дед вообще читать, что уж говорить о его любимых книжках или музыке). Я успела возмутиться, но не успела выразить свое возмущение – отец пресек шалости Манфреда одним лишь взглядом.

Наш отец – федеральный судья. А для того чтобы заслужить признание сторон процесса, коллег, политикума и общества, ты должен научиться не только убедительно говорить, но и, что возможно важнее, убедительно смотреть. Благодаря этому умению своего сына дед получил от нас, своих внуков, один единственный подарок.

В отличие от того деда, этот дед, умерший уже теперь, вряд ли был идеалистичным, невозможно себе представить идеалиста, которому исполнилось девяносто четыре года. Хотя – как знать. Проблема заключалась даже не в этом. Проблема заключалась в другом: я не знала, что дед не погиб тогда, в сорок третьем. Я не знала, что это не он оставил вдовушкой свою жену, а детей – сиротами, а как раз она оставила его вдовцом. И меня это поразило. Уши горели, будто крошечные беспризорные детишки развели в них костер, чтобы не замерзнуть, и что-то жарили, чтобы не умереть с голоду.

В тот день я зашла к родителям – полить цветы. Я ненавижу поливать цветы (причина этой ненависти мне так же неизвестна, как и причина моего отвращения к вытиранию пыли), но я очень ответственная. Родители поехали поддержать Манфреда на конкурсе архитектурных проектов, в Баварию. Манфреда это бесило. Но он был не из тех редких людей (я, например, знаю только двух адвокатов), которым удавалось изменить решение, принятое отцом. Итак, они уехали. Ну а я должна была присмотреть за родительскими цветочками, а еще выгуливать Тролля, таксу Манфреда. Если честно, то Тролля должна была выгуливать Бриг, жена Манфреда. Но она, хоть и не поехала поддержать его вместе с родителями, ухитрилась уехать к подруге на свадьбу. С Манфредом они повздорили по поводу того, какое событие является действительно неповторимым: свадьба Амалии или Баварский конкурс проектов коттеджей. Манфред утверждал, что, насколько он знает Амалию – второй свадьбы с ее непосредственным участием нам не миновать, потому что она очень легкомысленная и пялится на мужские задницы даже тогда, когда ест ванильный крем, когда ей делают прививку и даже когда целуется с этим «ее несчастным почти-мужем»! А вот Баварское общество архитекторов не будет его дожидаться, в следующем году конкурсные приоритеты и требования могут быть другими, кроме того, на этот раз у него есть все шансы победить.

Бриг на это отвечала, что в следующем году баварские архитекторы обязательно будут проводить очередной конкурс палаток, собачьих будок, скворечников, коттеджей или еще какого-нибудь хламовника и что Манфред туда опять потащится, и она уверена, что его «идиотский скворечник» обязательно победит, потому что его выберут «идиотские скворцы». А вот Амалия не из тех женщин, которые только то и делают, что вступают в брак. Еще она сказала, что Манфреду должно быть стыдно за такие подлые мысли об Амалии. Еще: если он так думает об Амалии – ясное дело, точно так же он думает и о ней, Бриг, именно поэтому они живут вместе три года, так и не поженившись. Она так и знала, что он специально подставляет свою задницу под нос Амалии всякий раз, когда Амалия целуется со своим женихом. И это отвратительно! А еще она сказала, что бело-голубое платье подружки невесты, по последней моде, ей чрезвычайно к лицу. Я думала, что она еще что-то скажет. Манфред тоже. Но Бриг стала собирать свой чемодан. А Манфред – свой. В итоге, они пришли к согласию, что дело «неповторимость свадьбы Амалии v. неповторимость Баварского архитектурного конкурса» решит следующий год. И поспорили на бутылку рейнского. Я разбила. Если бы им была нужна моя юридическая консультация, я бы сообщила им, что обе ставки сомнительны. Но люди привыкли больше доверять букмекерам, чем нынешним юристам. Иногда я их прекрасно понимаю.

Поэтому на мои плечи свалились обе проблемы – и цветы, и Тролль. Вторую проблему я решила очень быстро, взяла Тролля с собой в родительскую квартиру. Он выгулялся, стащил с подноса мой бутерброд с ветчиной, выплюнул огурец и, похоже, вообще прекрасно себя чувствовал – валялся на ковре и восторженно повизгивал, грызя ножку кресла. А когда она ему надоедала – принимался за бахрому от покрывала, обессиленно свисавшего до самого пола. Утомленное покрывало серого цвета. Я не ругала и не воспитывала Тролля, потому что это была не моя собака. Хотя меня и подмывало дернуть его за хвост. Но – нет. Приучишься ругать братниных собак, потом станешь шпынять его детей.

На то, что звонит телефон, я не обратила никакого внимания. В конце концов, поливать цветы я обещала. А отвечать на телефонные звонки – нет. А потом явился герр Олаф Кох. Я сразу его узнала, как только он закашлял в домофон. Олаф Кох никогда не курил (по крайней мере, я этого не видела, и Манфред тоже), но каждую свою фразу (даже приветствие) он начинал, предварительно прочистив горло кашлем. Чем-то это напоминало оперного певца, хотя я понимаю, что это странная ассоциация. Пришлось ему открыть. Это наш семейный Поверенный. В нашей семье не принято держать поверенных на крыльце. Не знаю, кто положил начало этой традиции, но все ее придерживались. Кроме того, он так просто не уйдет. Если уж дотащился до нас. Берлин – город больших расстояний.

Читать дальше