Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Мать дала мне стакан с непонятной жидкостью, но моя рука тряслась так сильно, что я боялся пролить содержимое на узорчатый зеленый ковер. Она так часто говорила мне, что собирается меня убить, что меня начал занимать вопрос: не наступил ли день моей казни, не собирается ли кто придти и забрать меня для убийства, потому что я доставлял матери столько неприятностей и потому что мой отец так плохо с ней обошелся? Каждый раз, когда мать спускалась в подвал, чтобы избить меня или заставить что-то делать, я думал, что пришло время моей смерти. Я всегда с удивлением обнаруживал, что все еще жив после очередной суровой пытки.

– Прекрати трястись! – приказала мне мама, и я изо всех сил постарался удержать свою руку со стаканом другой рукой.

Я был окончательно сбит с толку. Я не мог понять, в чем заключается ее план или когда меня снова побьют. Страх постепенно усиливался по мере того, как я придумывал новые варианты развития событий, и наконец мое сердце начало колотиться, как у колибри. Как они меня убьют? Буду ли я мучиться? Попаду ли я в ад после смерти?

Когда в дверь позвонили, мама отобрала у меня стакан и аккуратно поставила его на кофейный столик, прежде чем впустить социального работника, приветствуя ее в своем доме так, как будто была чрезвычайно рада встрече.

Пока я стоял, дрожа, в ожидании, я слышал, как мама говорит милым, спокойным голосом, каким никогда не разговаривала с кем-то из семьи.

– Здравствуйте, пожалуйста, заходите… Приятно с вами познакомиться… Как мило с вашей стороны, что вы пришли навестить нас… Проходите к Джо.

Когда она вернулась в комнату, ее лицо озаряла улыбка, и она обращалась со мной как со своим самым любимым ребенком.

– Садись здесь, дорогой, – промурлыкала она мне, указывая на угол своего маленького дивана, куда мне раньше никогда не позволяли садиться.

Я ужаснулся при виде женщины, вошедшей в комнату вслед за мамой, и от мысли, что может произойти дальше. Я думал, что эта незнакомая, подозрительно дружелюбная женщина – мой палач. Она подошла ко мне и протянула руку для рукопожатия.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказала она теплым, добрым голосом.

Все что я знал за последние три года с лишним – сплошные побои, так что я подумал, что меня снова собираются бить, и автоматически стал защищаться, укусив ее руку.

Таким образом, я моментально подтвердил все слова матери о том, какой у меня агрессивный и взрывной характер. Женщина закричала, а мои зубы оставались крепко стиснуты на ее руке.

Я не хотел ее отпускать, потому что пока рука оставалась у меня в зубах, она не могла использовать ее, чтобы ударить меня.

– Мне так жаль, – сказала мама, закрывая мне лицо рукой. – Хватит, Джо, отпускай.

Я ожидал, что мама ударит меня в ухо, как она обычно поступала в такой ситуации, и приготовился принять удар, но вместо этого ее прикосновения были нежными и заботливыми.

– Давай, дорогой, – ласково просила она. – Отпусти милую даму.

Когда им наконец удалось открыть мне рот, я начал кричать и пинаться, решив ни за что не сдаваться без боя перед тем, как меня казнят. Я подумал, что мне все равно нечего терять, если они собираются меня убить. Мама держала меня мягко, но крепко. Я даже рискну сказать, что социальная работница была впечатлена ангельским материнским терпением перед лицом такой провокации.

– Теперь я вижу, почему вы не отправили его в школу, – сказала женщина, садясь в одно из кресел. Она держалась за свою пострадавшую руку и нервно наблюдала за мной, опасаясь, что я снова наброшусь на нее.

– Я не могу позволить ему общаться с другими детьми, – сказала мама. – По крайней мере, пока он склонен вести себя подобным образом.

– Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, – с сочувствием заверила ее гостья, – но я боюсь, что он все равно должен пойти в школу. Таков закон. Мы многое можем сделать, чтобы помочь и ему, и вам.

Я не мог ничего сказать в свою защиту, поэтому был вынужден слушать, как мама говорит все за меня. До своего ухода Уолли пытался помочь мне начать говорить, но на этом этапе я только начал выговаривать одиночные звуки и слоги, такие как «а» или «зе» («the»). Общаться с таким набором слов было невозможно. В глазах работницы социальной опеки я наверняка выглядел как сильно травмированное, буквально одичавшее существо. Хотя представители власти сказали маме, что я должен быть определен в школу, потому что это – закон, никто не мог винить ее за то, что она пыталась отгородить мир от меня, взяв на себя все трудности моего воспитания. Когда представители социальных служб взглянули на записи обо мне, они увидели, что я действительно стал свидетелем смерти собственного отца и в результате этого онемел, и все кусочки пазла аккуратно вставали на свое место. Семейный врач подтвердил все, что сказала мама, включая то, что она приводила меня на осмотр вскоре после папиной смерти и что к тому времени я уже потерял способность говорить.

– Он очень агрессивный ребенок, склонный к разрушительному поведению, – написал он, вспоминая то, что рассказывала ему мать, и, очевидно, отчетливо запомнив наше посещение.

У матери на все было готово объяснение.

– Он увидел своего отца, охваченного огнем, и его мозги тоже поджарились, – объясняла она, используя эту придуманную фразу и повторяя всем, кто готов был слушать. – Вот почему он такой дерганый. И очень привередливый едок тоже. Поэтому он худой как щепка и так плохо выглядит. Для нас он – одно сплошное беспокойство. Он так плохо ест, что стал тощим, и у него все зубы сгнили.

Мать продолжала болтать без умолку, как будто эмоциональное напряжение от всего этого было сильнее, чем она может вынести, и говорила, что теперь, когда нашла доброго человека, готового выслушать, она должна излить ему душу и рассказать обо всех своих переживаниях.

– Мы знаем, что вы – хорошая мать, – заверила ее социальная работница, полностью поддаваясь этому спектаклю. – Но вы поступили неверно, оставляя Джо дома и пытаясь разобраться с проблемой собственными силами. Мы можем вам помочь. Для этого мы и существуем. Вы должны доверить нам сделать все возможное для него, для вас и для вашей семьи.

Маме, похоже, нравилось получаемое внимание. Ее первоначальное беспокойство по поводу того, как будут развиваться события, когда меня обнаружат, развеялось; она нашла способ не только выйти сухой из воды после того, что вся семья вытворяла со мной на протяжении последних трех лет, но и выглядеть настоящей матерью-героиней.

Как только социальная работница ушла, еще раз заверив нас, что все будет в порядке, мама сняла с меня новую одежду и отправила обратно в подвал. Я был даже рад спуститься, пока не сделал чего-нибудь, что мать сочла бы неправильным и не вышла из себя. Когда я вновь оказался заперт в темноте, я сел на матрас и начал как следует обдумывать только что произошедшее, пытаясь понять, что все это значило.