Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Двери машины были заперты, так что я все равно не мог выбраться, но чувствовать, как снимают наручники, стало большим облегчением, как будто я начал завоевывать доверие полицейских. Я постарался успокоиться и восстановить дыхание.

Я не хотел совершать никаких серьезных ошибок, я хотел быть готов выпрыгнуть при первой выпавшей возможности сбежать. Хотя они вроде бы начали проявлять больше понимания, я все еще ни капли не доверял им и определенно не хотел оставаться в каком-то полицейском участке ни секунды дольше, чем требовалось. Я очень боялся, что столкнусь лицом к лицу с другом дяди Дугласа и тогда полностью окажусь в его власти.

Когда мы приехали в ближайший к дому полицейский участок, меня быстро сопроводили в комнату для допросов, не оставляя мне ни единого шанса на побег. Они снова усадили меня и принесли еще чашку чаю, а потом пришел старший офицер, чтобы присоединиться к полицейскому, который сидел со мной в машине. Их отношение ко мне определенно изменилось, потому что они начали мягко задавать мне вопросы о том, что происходило дома между моим братом и мной. Своим рассказом о том, что он со мной делал, я как будто привел в действие какую-то процедурную тревогу, и они должны были всерьез рассмотреть эти обвинения. Возможно, они пришли к выводу, что у меня было больше причин для подобного поведения, чем им говорили, и хотели заставить поверить. Впервые в моей жизни взрослые люди, да еще и представители власти и закона, действительно прислушивались ко мне. Осмелюсь предположить, что они жалели и мою мать, представляя, как она будет уничтожена, обнаружив, что другой ее сын вытворял прямо у нее под носом, но я все еще не был готов попытаться объяснить, какую роль играла она во всем этом кошмаре.

Мне не хотелось описывать полицейским подробности, которые все же было необходимо упомянуть, но я хотел сказать достаточно, чтобы они поняли, что не могут отпустить меня домой, даже на время, пока не проведут свое расследование. Я судорожно пытался разработать лучший способ защитить себя. Ларри всегда был зачинщиком любого надругательства надо мной, которое они осуществляли вместе с Барри, так что я не стал упоминать в своих обвинениях Барри. Достаточно мерзко было признать и то, что меня насиловал один брат, рассказать же о втором было бы еще более унизительно и, возможно, сделало бы мою историю менее правдоподобной. Я не знаю, почему не рассказал им о матери, Амани и дяде Дугласе. Полагаю, я все еще был смущен тем, что мне пришлось признаться, какому я подвергался насилию. Я чувствовал себя грязным, униженным, виноватым и впутанным во все, что меня заставляли делать за эти годы.

Хотя я был рад, что мне, наконец-то, уделяют внимание и не пытаются от меня избавиться как от источника неприятностей, теперь я волновался, что рассказал слишком много. Есть определенная степень безопасности и в том, что никто никогда тебя не замечает. Было довольно страшно внезапно обнаружить себя в центре всеобщего внимания. Я знал, что, когда мама обо всем узнает, она точно захочет меня убить, а Ларри займет очередь прямо за ней. После того как я выдвинул это обвинение, еще важнее было убедиться, что полиция не отправит меня обратно домой.

– Ты можешь рассказать нам поподробнее? – продолжали спрашивать они.

– Нет, – отвечал я, все время останавливая взгляд на полу. – Он просто все время занимался этим со мной.

Полицейские выслушали меня. Они сразу решили, что мои обвинения заслуживают внимания, и сочли необходимым сообщить об этом в службу социальной опеки. Я был доволен, что меня, наконец, приняли всерьез, но волновался, что мне придется иметь дело с людьми, которые знают все факты моей биографии и уже страдали от моего поведения. С того момента, как я подрался с первым же социальным работником, пришедшим к нам в дом, и до того дня, как я сбежал из школы, у них собралось достаточно доказательств, что я был агрессивным и проблемным ребенком. Не подумают ли они, что я выдумал всю эту историю про Ларри только для того, чтобы доставить своей семье еще больше неприятностей?

Когда прибыла работница из службы социальной опеки и полицейские объяснили ей ситуацию, я видел, что она не поверила ни единому моему слову, но должна была следовать процедуре.

– Мы были у твоей мамы, – сказала она, и я мог представить, как убедительна была мама при разговоре с ней. – Она сказала нам, что ты всегда оказывал на семью разрушительное влияние, – продолжала женщина из службы опеки. – Она сказала, что ты всю жизнь доставляешь одни неприятности.

Я стоял, молча уставившись в пол, потому что знал, что если выскажу вслух то, что у меня на уме, – только укреплю ее предубеждения. Когда они просмотрели мое досье, то обнаружили отчеты о полученной мной травме в результате смерти отца, и полиция только что слышала, как я кричу, реву и ругаюсь – и клянусь, что собираюсь убить свою мать, если они отправят меня домой, так что для них все выглядело так, будто мама права и проблема была во мне. Возможно, они бы более внимательно рассмотрели причины моего агрессивного поведения, если бы у них перед глазами не было прекрасного объяснения – папиной смерти. Все они видели перед собой лишь агрессивного нарушителя спокойствия, отвлекающего детей в школе и причиняющего своей бедной семье бесконечные страдания. Моей единственной надеждой оставалось только то, что они поверят в мой рассказ о Ларри или хотя бы решат, что не могут рисковать, посылая меня обратно в семью, пока ситуация не прояснится.

– Из-за серьезности твоих утверждений по поводу твоего брата, – сказали мне наконец, – тебе придется пожить в приюте, пока мы не проведем расследование.

К счастью, меня отправили в отделение временной опеки и распределения, где дети ожидали принятия решений, касающихся дома, воспитания, усыновления, образования и других возможных вариантов. Здание было просто огромным, ничем не примечательным, холодным и приводящим в уныние, и больше походило на тюрьму, чем на детский дом. Одна сторона здания использовалась социальными службами, здесь было множество камер, следящих за каждым нашим движением, и атмосфера царила не самая дружелюбная. Система была строгой, но справедливой. Казалось, что они искренне хотят найти способ защитить меня от себя самого, но я не мог заставить себя доверять им и доказывал, что стану настоящим испытанием для их терпения.

Хотя я все еще был неуправляем, я все же обратил внимание на то, что, по крайней мере, полицейский сдержал обещание и не отправил меня домой. Во мне все еще теплилась надежда, что, когда они закончат свое расследование, они поверят мне и позволят держаться подальше от мамы и остальных, пока я не стану достаточно взрослым, чтобы жить один.