Татьяна де Росней - Мокко

Мне всегда нравился английский, хоть он и не был для меня родным языком. Контрасты – вот что меня в нем очаровывало. С тех самых пор, когда я смогла читать Дафну дю Морье в оригинале. Мне в руки случайно попалось старенькое издание в мягкой обложке романа «Ребекка». Перевод оказался довольно-таки топорным, даже жалким. В свои тринадцать я трепетала от возмущения. Переводчик обкорнал целые абзацы. Этой участи не избегла даже первая фраза, в оригинале исполненная мистического очарования: «Last night I dreamt I went to Manderley again». В переводе она звучала следующим образом: «Прошлой ночью мне приснилось, что я вернулась в Мэндерли». То было наихудшее из предательств. Негодование кипело во мне. Употребить в переводе глагол совершенного вида – это же святотатство! Подавив возмущение, я добросовестно перевела первые абзацы текста. Это же совсем другое дело! Я воздала должное Дафне и открыла для себя источник неизъяснимого удовольствия: подобрать правильный эквивалент, избегнув дословного перевода; не следовать слепо исходному тексту, потому что это неминуемо утяжеляет текст перевода; помочь тексту оригинала возродиться в новом языке… Текст перевода должен быть легким, а переводчик – уметь жонглировать тайными смыслами слов. Расшифровывать секреты английского – языка, который нравился мне своей мнимой сухостью, своим неявным богатством. Найти параллели с французским и наоборот… Лавировать между двумя языками… С годами, хотя этому немало способствовало и то обстоятельство, что я делила кров с англичанином, я стала чувствовать себя ближе к представителям этой удивительной нации. Теперь они казались мне более проницательными и энергичными, чем французы. Мне импонировали их чувство юмора, их отстраненность. Комик-группа «Monty Python» и юмор Питера Селлерса я находила более смешными, чем Луи де Фюнеса и Бурвиля. Мне нравилась эта их сумасшедшинка. Их сдержанность. Хотя, признаться, на первых порах моя золовка Изабелла показалась мне весьма неприветливой особой. «Словно палку проглотила», – прозаически прокомментировала знакомство моя сестра Эмма. Хватило одного вечера в пабе, расположенном на первом этаже ее дома в Ислингтоне, за лагером и чипсами со вкусом бекона, чтобы я узнала другую Изабеллу – не ту особу с блеклыми серыми глазами и невозмутимым выражением лица, к которой успела привыкнуть, а веселую молодую женщину с тонким и своеобразным чувством юмора.

В кармане завибрировал мобильник. Это был мсье Ванденбосх, водитель автобуса. Он получил мое текстовое сообщение еще вчера, но позвонить смог только сегодня утром. У него оказался очень молодой голос.

– Я считаю, мадам, что тот или та, кто сделал такое с вашим сыном, должен быть наказан! И это дело полиции. Я все видел, мадам! Позор – убегать, когда сделал такое с ребенком! Просто позор! – Голос его дрожал от возмущения. – Я видел немало за то время, пока работаю водителем автобуса. Не слишком приятные вещи случаются. Но сбивать ребенка на переходе и убегать – непростительно!

Я сказала, что хотела бы с ним встретиться. Для меня это срочно и важно. Он не стал спрашивать почему. Просто назначил мне встречу в кафе недалеко от вокзала Монпарнас в семь вечера – время, когда у него заканчивается смена. И добавил со смехом: «Увидите высокого бельгийца в униформе RATP, [24]знайте – это я и есть!»

Целый день я с нетерпением ждала этой встречи. Я никому о ней не сказала. Я не могла работать. Я так и не прикоснулась к красной папке, лежавшей на моем столе. Я просто сидела перед компьютером и смотрела на экран, пока на нем не появилась заставка. Тогда я пошевелила мышкой, и заставка исчезла.

Медленно текли минуты. Я думала о сыне. О новой жизни, которая была мне непривычна. Обо всем том, что так внезапно переменилось. Об Эндрю, который с каждым днем говорил все меньше. Мы почти перестали общаться. Он возвращался с работы усталым и измотанным. Бесстрастное лицо, плотно сжатые губы. Перед Джорджией он пытался вести себя как обычно, но стоило ей выйти из комнаты, как он снова прятался в своей раковине. С той трагической среды мы ни разу не занимались любовью. Словно стена скорби выросла между нами. Но я очень нуждалась в его нежности, в его ласках. Ночью, когда Эндрю засыпал, я прижималась к нему, чтобы ощутить его тепло и силу.

Но он так ни разу и не проснулся.

Мсье Ванденбосху было лет тридцать с небольшим. У него был легкий бельгийский акцент и красноватое лицо. Он сразу перешел к делу:

– Я уверен, что у водителя светлые кудрявые волосы, длинные! А на переднем пассажирском сиденье был мужчина. Но они проехали очень быстро. Я выскочил на проезжую часть и побежал к вашему парню. Бросил все – и автобус, и пассажиров!

Полиция затягивает с расследованием? Это ужасно. И как им только не стыдно! Я сказала ему, что сама решила разыскать того водителя. Своими силами. Что об этом не знает ни мой муж, ни мои близкие. Только моя сестра. Ей, как и мне, не дает спокойно жить мысль, что этот мерзавец до сих пор не арестован. Поэтому я и настояла на этой встрече. Потому что хотела получить максимум информации. Чтобы начать свое расследование. Полиция, возможно, и возьмется за дело, но, по моему мнению, они слишком с этим затягивают. Я же больше не могла ждать. Просто не могла.

Молодой водитель автобуса слушал меня и кивал. Сказал, что понимает меня. Что на моем месте поступил бы так же. Когда дело касалось ребенка, его ребенка, он сам был готов на все. Его жена этой зимой родила девочку. Как он радовался! Дочка стала центром его жизни. Всей его жизни. Он сказал мне: «Человек, который сбил вашего сына и уехал, – настоящий мерзавец. Найдите его, мадам. Сделайте все, что можете, но найдите его. У вас получится. Я это вижу по вашим глазам».

Женщина… Я не могла думать ни о чем другом. Женщина? Разве такое возможно? Я не сказала об этом Эндрю. Я ничего не стала рассказывать ему о встрече с водителем автобуса, с Лораном. Я открылась только Эмме. Она старалась подбодрить меня, подтолкнуть к активным действиям. Говорила, что я должна продолжать. Что мне нужно двигаться вперед. В отдельном файле я записала сведения о номерном знаке. Все, что мне было известно: 86 или 56, затем аббревиатура LYR, затем 54, 64 или 84. Из Интернета я узнала, как выглядят старые модели «мерседесов». Малькольма, скорее всего, сбил «Мерседес 500 SE». Такие выпускали в конце восьмидесятых. Коричневого цвета. В официальном пресс-релизе автопроизводителя этот цвет назывался «мокко». Если поменять буквы местами, получится слово «кома». Мокко. Кома. 54 – департамент Мёрт и Мозель. 64 – Атлантические Пиренеи. 84 – Воклюз.

Что делал владелец этой машины в Париже в ту среду? Может, он живет в столице, но ездит на машине с номерами другого департамента? Куда он ехал в тот день? И почему на такой скорости? Эти вопросы теснились в моем сознании. Я представляла себе машину. Траекторию ее движения. Скорость. Красный свет. Звук удара. Малькольм, распластанный на асфальте. Бегство. Я не могла заставить себя снова подойти к перекрестку, где все это произошло. Я делала огромные крюки, лишь бы не приближаться к тому месту. Мне бы хотелось, чтобы оно исчезло, чтобы его попросту стерли с карты. Навсегда.