Джонатан Литэм - Сады диссидентов

Розины огорчения ненадолго утонули в пучине времени – прожитые годы накладывали на все свою печать, обнаруживая сходство различных жизненных ситуаций.

Значит, Розины сестры, да и их скучные дочки, кузины Мирьям, эти начинающие буржуа, все-таки были правы? Может быть, муж – и вправду жизненный компас?

Все это ни на минуту не прекращало ее удивлять.

Мирьям и Томми говорили о протестных движениях. О гражданских правах, о Мартине Лютере Кинге – Томми с братьями даже выступал с концертом в его поддержку перед толпой гарвардских студентов. Политика так и клубилась в воздухе – оторванная от каких-либо теорий или партий, – просто политика в виде клубов пара, в виде облаков. Мирьям и Томми рвались изменить мир – почему бы и нет, раз они сами так охотно изменились? Их доводил до точки кипения сам факт существования друг друга. Они почти не в состоянии были разомкнуть объятий – даже для того, чтобы взять вилки и съесть курицу и яичную лапшу, которые приготовила Роза. Она подозревала, что гитара этого мальчика в последнее время в основном пылится – что ж, тем убедительнее она будет аккомпанировать его песням о пыльном котле, когда придет время. Человек открывал самого себя, открывал все самое важное лишь после того, как проходил сквозь линзу сказки, в которую верит каждый, независимо от пола, – сказки о том, что где-то там, в лесу, то есть в мире, есть твой суженый, и тебе суждено полюбить его и соединиться с ним в браке. Ну, так пускай они переступят этот порог – и встретятся по другую сторону, в лучах света. А потому Роза задала поклоннику дочери лишь один вопрос – причем в такой манере, в какой от нее, скорее всего, и ожидали. Только раз она впала в сарказм – хотя можно ли вообще назвать это сарказмом, если никто из присутствующих, кроме нее, не понимал, о чем речь? Розина шутка предназначалась самой Розе.

– Да, молодой человек, все это очень и очень хорошо, но можно задать вам один вопрос?

– Да, мэм.

– Только не называйте меня “мэм” или, боже упаси, миссис Циммер. Я – Роза.

– Конечно, Роза.

– Вот что мне интересно. Как бы вы отнеслись к куриной ферме в Нью-Джерси – если до такого дойдет?

И вот, и вот по всем статьям выходит так, что просто невозможно сказать “нет”, когда Рай звонит тебе в пансион, где телефоном можно пользоваться только в коридоре, а значит, тебя может услышать кто-то из других работяг (хотя им это не особенно интересно), – звонит и говорит: “Слушай, братец, знаешь что, мой хороший? Садись-ка ты в первый же самолет и лети сюда, к нам, потому что тут замутили одну почти приличную ирландскую музыкальную группу, и от нее прямо сейчас девчонки-битницы писают кипятком, а мы с братишкой Питером вдвоем никак одни с ними со всеми не управимся. Каждый вечер мы задаем себе вопрос: почему судьба лишила тебя такого праздника и сколько еще будет длиться этот праздник? Забудь ты свои кирпичи, забудь про Канаду. И забудь про Дельта-блюз. Ты – дипломированный дикарь из графства Антрим, иначе бы давно уже перебрался сюда. Мы сшили для тебя парчовый жилет и уже сообщили нашему импресарио – да-да, братец Томас, ты не ослышался, я сказал “импресарио” – это такой чудаковатый еврей в свитере с высоким горлом, – что в нашем первом контракте на запись должно быть место для трех подписей – для трех братьев Гоган (мы выбросили лишние буквы из нашей фамилии – нам посоветовали упростить написание), потому что у нас есть еще и третий, и у него высокой приятный голос, дополняющий наши голоса до совершенной гармонии, просто сейчас он в отлучке. Да-да, именно так я и сказал, ты просто в отлууучке , Томми, просто самую малость исказил правду, да, я заявил, что у нас всегда было трио. Если ты думаешь, что я шучу, Томми, то, боже мой, поверь мне: скоро ты тоже начнешь шутить – и увидишь, как это действует на здешних милашек в беретах и солнечных очках – о-о! Потому что в этих краях был один только Дилан Томас, а этого маловато, так что под конец он уже едва конец мог поднять, так что Дилан Томас оставил свою женскую клиентуру самую чуточку неудовлетворенной. Ну, а что он посеял – то нам остается жать. Я сказал – “жжжать”, братец! Потому что стоит на них поглядеть, и они уже из трусов выпрыгивают”.

Конечно, невозможно было ответить Раю отказом, когда тот сулил ему такое, да и кто бы пожелал отказываться? Уж точно не он, двадцатилетний каменщик из Торонто – ну да, он родился и вырос в Ольстере, но ведь среди канадцев вообще немного таких, на ком не лежит бремя другого гражданства, не важно, легкое это бремя или тяжелое. Уж точно, не этот каменщик, который, разговаривая по телефону, прислонялся к стене в коридоре мужского пансиона “Пауэллз” в северо-восточном Торонто, в районе, населенном в основном шотландцами, среди мозаичного скопления других окраинных районов. Хозяйка пансиона, пасмурная канадская шотландка, к своему неудовольствию, оказалась “домоправительницей” целой кучи недавно приехавших каменщиков-ирландцев, в том числе и Томми, – а домоправительница из нее была далеко не самая приветливая и снисходительная, особенно когда речь шла об ирлашках. Томми стоял в коридоре ее пансиона и, сжимая тяжелую телефонную трубку сухими, потрескавшимися от накладывания и размазывания строительного раствора пальцами, думал, что вряд ли сможет сегодня после ужина поднять свой “Сильвертон”. Хотя бы для того, чтобы вызвать ворчливое неодобрение миссис Пауэлл, чьи возмущенные замечания долетали через форточку в комнату, которую Томми делил с Джорджем Стэком, как только их с Джорджем голоса превышали определенный предел громкости – предел, высоту которого умела определить одна только “домомучительница”. Томми часто подозревал, что миссис Пауэлл нарочно торчит у них под дверью и дожидается шума – такое удовольствие, похоже, получала она от одергивания постояльцев.

Кроме Джорджа Стэка, соседа по комнате, Томми Гоган не мог вспомнить по именам никого из других каменщиков и подносчиков раствора, живших в пансионе миссис Пауэлл. Скорее всего, они и по сей день живут и работают там же, где он их видел в последний раз. Это была кучка молодых протестантов с севера, которые – кто благодаря дядюшкину письму, кто по дружескому совету от ретивого работника бюро по трудоустройству, – обратились в местный центр социальной помощи, где их, как безработную массу, рассортировывали по профессиям, в соответствии с местом рождения и вероисповеданием. Так, ирландцам выпала участь возводить скучные кирпичные двухэтажные дома, которыми стремительно обрастал молодой город, и попутно терять остатки всяких национальных черт в тусклом зимнем свете над Онтарио.