Юргис Кунчинас - Via Baltica (сборник)

День был в разгаре, когда я вошел в свою комнатку на Лидской улице. Красный клинкер после ночного дождя казался еще краснее. Домохозяина не было слышно. На столе валялась бумажка с его каракулями: «Обязательно позвони Эльзе, она велела». Позвонил, никто не ответил. Я заварил цикорий, обойдусь и без пива. Прилег на кровать с газетой – вот что значит академический отпуск! – и стал обдумывать некоторые детали рассказанной мне эпопеи. Что Антанаса измочалили безмозглые каноисты и их деревенские друганы, сомнения не было. И Люцию – они же, только оттащили подальше. Вряд ли у Антанаса на глазах – они ведь трусы, да и зачем? Скорее всего, доктор был без сознания, когда в двух шагах от него Люция вопреки своей воле испытала оргазм и завыла по-волчьи. Да, ситуация похожа на «Сарагосскую рукопись». Недостающие мелочи Люция позаимствовала оттуда. Хотя – кто знает? Еще менее достоверной показалась мне операция эллинг. Она и Клигис поджигают постройку; так и вижу побагровевшего, немного на взводе начальника лагеря с канистрой в руке, – это нетрудно. Но вот начался пожар, полыхает огонь, все в дыму, и первыми прибегают те два насильника! Подозрительное совпадение. Люция закрывает двери, пьяный Клигис ковыряется, но отпереть не может, и два подонка задыхаются и сгорают? Индо-пакистанская мелодрама со справедливым и суровым финалом? Эпилог: третий насильник на мотоцикле врезается в железобетонный столб и погибает на месте. У публики на щеках слезы гнева и умиления. Добро торжествует, в зале зажигается свет, все довольны. А тому, кто остался в живых, по словам Люции, тоже долго не протянуть. С похмелья повесится на гумне, или ногу сведет ненароком – и замерзнет в снегу после бани, верно, Люция? Только я, наивный ребенок, начитавшийся второсортной литературы, мог поверить в эту галиматью. А вообще-то… почему бы нет? Жизнь часто бывает банальней литературы. И гораздо страшнее. Степашкин рассказывал вещи, сравнимые с апокалипсисом. Человек (он говорил: мешок из жил и костей) – все может! Ни одному зверю такое не снилось – тут я Степашкину верил, но что Степашкин! Хороша и Люция! Ее уход в рентгенологию теперь казался красивой мистификацией. Кому это нужно? А тебе что за дело ? – останавливал я себя и невольно раскручивал дальше: конечно, для жителей городка, где все происходит как в замедленном фильме, она могла выглядеть если уж не развратницей, то бесстыдницей, которой плевать на закон и мораль, хотя она не дворничиха, не кладовщица или не торговка пивом, а учительница средней школы. В столице труднее выделиться, она бы в ней попросту растворилась. А ведь ей уже почти двадцать пять; Люция не смахивает на потенциальную старую деву: помогает природа, здоровье, даже эта проклятая страсть к русской литературе – где-где, а в книгах описания неудачных браков встречаются чаще, чем в истории самого беспутного литовского городка. Но над чем я ломаю голову! Еще я подумал: хорошо бы все-таки ближе познакомиться с этим фанатиком Бладжюсом. Он, конечно, не ровня Мантойфелю, но все же… Затренькал раздолбанный телефон – это звонила Эльза. Не сердись, я не знаю, как быть, дрожал ее голос. Мантойфель получил разрешение на выезд в Израиль, а что делать мне ? Я все-таки вздрогнул: так скоро ? Глубоко вздохнул и успокоился. Конечно, езжай, Эльза, о чем тут думать! Мир повидаешь, ты что! Она затихла, как мышь. Наверное, думала: брошусь ее отговаривать: не смей и думать об этом, дома и солома едома! Как писал старинный поэт:

Может, и хорошо. Она-то надеялась, что я ее не отдам этому волосатому сионисту, крикну: оставайся со мной! Нет. Потом бы загрызла насмерть, уговори я ее не ехать. Всю жизнь бы жалела. И после тоже. Но я почувствовал: Эльза туда не хочет. На словах вроде хочет, а в сердце – нет. Здесь она могла лениться, не напрягаться, на многое просто плевать. Она ведь не дурочка – понимала, что там необходимо вертеться и лезть из кожи вон, что придется Мантойфелю подчиняться беспрекословно! А ей было хорошо и здесь. Посмеивалась над советским идиотизмом, повторяла анекдоты про Брежнева и политбюро, про КГБ и евреев. Не голодала, скорее, наоборот. И зачем тогда ехать? А папа что говорит? Эльза чуть не расплакалась: он меня прямо силком гонит замуж! С утра начинается: «Дура! Такая удача! Если не поедешь с Мантойфелем, прочь с моих глаз! Иди куда хочешь! Хоть бы и к этому своему геморрою !» Ко мне то есть. Вот же старый пердун. Я всерьез разозлился. И в тот же самый момент почувствовал боль в заднем проходе – несильную, тупую, но все равно неприятную. Ничего подобного раньше не приключалось! Только этого не хватало! Но боль прошла, я отдышался и крикнул в трубку:

– А знаешь, ты так и сделай!

– Что «сделай»?

– Если гонит, если по правде гонит, перебирайся ко мне! Хоть сегодня. Хозяин не будет против. Ну?

Она растерялась. Еще один мистик, еще одна жертва пустой мелодрамы. Но какое начало – ведь я поверил! Зато под вечер, когда на пороге возникла Эльза не захотел верить своим глазам. В руках – чемоданчик с приданым. Невозмутимый хозяин уже приглашал гостью в дом – он был гуманист и любил почти всех.

Мантойфель тоже оказался настоящим мужчиной. Он не уговаривал Эльзу. Хочет ехать – пожалуйста. А нет, так нет. Жизнь за железным занавесом он не расписывал в розовых красках – понимал, что пробиться в люди будет фантастически трудно (кроме еврейского здравого смысла, у него была достоверная информация). Поздно вечером он приехал к нам на такси, привез вино и коньяк, а потом заплатил моему домохозяину за постой на полгода вперед. Мне улыбнулся: не дрейфь, через две недели барышня упорхнет домой. А ты без хлопот поживешь до призыва в армию. Мантойфель говорил, говорил жестко, но верно. Говорил, как в воду глядел. В тот вечер всем было горько: выгнанной из дому и не желающей эмигрировать Эльзе, завтрашнему изгою-репатрианту Мантойфелю, – неизвестно, увидимся ли еще? Он говорил негромко, пересказывал спектакль с его исключением из партии, это был неизбежный этап перед отбытием в Землю Обетованную. Он их спросил: а если я и в Израиле останусь большевиком? Функционеры лишились дара речи, но один догадался позвонить куда надо, и шутки кончились – пришлось-таки писать заявление. За рюмкой и прощальным столом – тоже неизбежный этап отъезда – доктор дал нам много ценных рекомендаций. Первым делом искренне посоветовал нам не жениться – ни мне, ни Эльзе. Тем более друг на друге. Не будьте ослами, уговаривал он, все равно ведь не выгорит! Поживете, побудете вместе – сами увидите. Домохозяину мы дали гарантии, что я не создам семью, а если, не приведи Господи, появятся подозрения насчет внебрачного плода, наш договор немедленно прерывается. Посмеялись. Выпили. Стало грустно. Мантойфель вызвал такси, чмокнул Эльзу, пожал руки мне и хозяину – и уехал. Пока еще на Антоколь [29] . Через четверть века мы встретились на Франкфуртской книжной ярмарке и – о чудо! – сразу узнали друг друга! Вскоре он появился в Вильнюсе (ностальгия по Северному Иерусалиму). Мы пили вино в аэропорту – до отбытия было время, и он (еврейская вредность!) вдруг спросил: а как твой геморрой? И еще сказал: если что, трусца по утрам, чай на таких-то травах, и плюй на все!