Геркус Кунчюс - Прошедший многократный раз

– Выбрали? – спрашивает он нас.

– Она выбрала неплохие сапоги, – лгу я и указываю на совершенно оторопевшего директора театра.

– Так бери их и пошли есть. Я угощаю.

Директор театра, не желая разочаровать бывшего партнера по любви, берет, скрывая отвращение, сапоги.

Поделом ей. Нечего притворяться, что не знаешь, где Вильнюс. Впредь всегда буду так поступать с теми, кто в школе получал самые низкие оценки по географии, хоть мне и наплевать.

– Мы пойдем в китайский ресторан, – конкретизирует Джим.

– Джим, я не хочу есть. Вон я какой толстый, – стараюсь отказаться я от этого предложения. – Кроме того, мне нужно обменять деньги, a «American Express» скоро закроется.

– Ерунда. Отведу тебя в свой банк.

Джима не переубедишь. Я есть не хочу. Я не хочу есть! Я не хочу и не знаю, как все это ему объяснить.

– Я тебе показывал свое интервью? – спрашивает он меня, пока миниатюрная китаянка сервирует столик в ресторане.

– Нет.

Он вытаскивает из папки ксерокопии. Несколько экземпляров дает мне, другие – Пиявке, которая сидит на кушетке, положив рядом добытые сапоги. Интервью ее не интересует. Мечтает, как бы отделаться от сапог. Мне приятно, что я в какой-то степени причастен к этим мечтаниям, таким редким в ее возрасте, если учесть социальное положение и географическое происхождение.

– Это интервью показывали в прошлом месяце, – гордится Джим.

– Да? Замечательно, – говорю.

Не очень понимаю людей, якобы случайно сующих копии интервью в папки, идя обедать в ресторан, который находится на противоположной стороне улицы. Да ладно. Джим симпатяга. И щедрый – какие сапоги устроил Пиявке! Позавидовать можно.

Официантка носит и носит еду. Опять обожрусь. Опять пережру. Такая у меня судьба в этом городе – есть и встречать интересных людей. От всего этого даже плохо. Сейчас вырвет.

Состояние не меняется. Мне суждено ждать у Национальной библиотеки. Три дня атаковали телефонными звонками и наконец прорвали мою оборону. Соглашаюсь пойти посмотреть эти рукописи, от которых мне никакой пользы. Теперь жду, а Сесиль опаздывает. Если она опоздает на четверо суток, я буду очень недоволен, хотя мне и не хватит смелости выразить это словами.

Проскальзываю в библиотеку. Не собираюсь торчать у ворот, словно жаждущий знаний. Прикинувшись семиотиком, попадаю в холл библиотеки. Больно видеть у входа в читальный зал толпу истосковавшихся по мудрости. Они ждут, пока другие насытятся, после чего тут же проскальзывают внутрь, получая стол и стул – неотъемлемые атрибуты знаний. Вижу, что многие лица в прыщах. В их телах бушуют гормональные бури, которые они усмиряют бесконечностями дискурсов. Это самое плохое лекарство, хотя они еще верят, что это – лучшее средство от бессмыслицы. Эта нация всегда останется культурной и образованной. Малым народам было бы завидно смотреть, с какой решительностью эти люди ждут, пока библиотекари забросят в печь их мозгов несколько книг. Верящих в науку и прогресс огромное множество. В Исландии таких наверняка всего несколько десятков. Остальные ловят рыбу. Мне тяжко в этой набухшей разумом атмосфере. Выхожу.

На улице Сесиль по-прежнему нет. Решаю ждать пять минут. Прошло три. Она появляется.

Издали Сесиль похожа на французского бульдога: маленькая, плотная, с кривыми ногами и симпатичным лицом.

– Извини, что опоздала, – бросается она ко мне.

– Пустяки, – говорю, пренебрежительно отмахиваясь.

– Прости, но я хочу еще закусить. Ужасно проголодалась.

Пока она жалуется, оглядываю ее. Гной с ресниц стерла. Хороший знак. Ляжки неестественно белые. Грудь впечатляет больше, чем когда увидел ее в первый раз. Руки синеватые. Из платья выросла. Должна была бы выглядеть весьма эротично, однако, даже сильно захотев, сексуального влечения к ней я бы не почувствовал. С другой стороны, можно ли чувствовать сексуальное влечение к французскому бульдогу? Разве что будучи зоофилом. До зоофила мне еще далеко.

– Просто умираю как хочу есть, – продолжает она делиться со мной своими заботами.

– Поешь, поешь, – подбадриваю я.

– Я сбегаю в кафе за углом и через несколько минут вернусь. Ты подождешь?

– Да, конечно, подожду.

Она бегом мчится к вожделенному куску мяса, а может, и рыбы. Груди раскачиваются в стороны. Платье взлетает, оповещая, что сегодня ее стыд скрывают голубые трусики. Во мне это не вызывает абсолютно никаких желаний. Даже обидно.

Подпираю двери Национальной библиотеки. Пожиратели знаний мною недовольны, так как я загораживаю выход. Они идут мимо меня, словно сомнамбулы. Старичок, едва волоча ноги, тащит за собой портфель, который больше него самого. Ему все мало. Прожил почти сто лет и до сих пор не понял, что мог посвятить их охоте. Горько даже подумать, что сто лет он высидел за книгами только для того, чтобы в конце жизни именоваться профессором. Циничнее войны эти академические игры. Он их жертва, однако спасаться уже слишком поздно. Кое-как ему удается спускаться по библиотечной лестнице. В этом его действии сейчас больше смысла, чем в сладости прочитанной десять минут назад книги. Если подует ветерок посильнее, он грохнется вместе со своим портфелем, содержимое которого, как он все еще надеется, может расширить знание об этом мире.

– Видишь, какая я быстрая, – говорит мне Сесиль, дожевывая булочку. – Задержалась на какие-то десять минут. Хотела быстрей, да была очередь.

– Ничего. Мне было приятно тебя ждать, – говорю ей. – Здесь столько разных персонажей мимо меня прошло. Могло быть и больше.

По-прежнему жуя булочку, она ведет меня к служебному входу.

– Можем покурить. Пьер скоро придет.

Пьер – это фотограф, которому я должен быть благодарен за знакомство с самым большим книгохранилищем Европы, иначе говоря – кладбищем книг. Сесиль щебечет без умолку.

– Вчера столько дел было, столько дел, – начинает она пытку. – Послезавтра приезжает мой друг из Марселя. Нужно собираться, а у меня еще даже документы не все. Через пару месяцев уезжаю в Россию, но до сих пор ничего не сделано. Такое дальнее путешествие, такое дальнее, такое дальнее…

Моя система звукоизоляции действует безупречно. Едва только она начала говорить, как я уже ничего не слышу. На пару лет уезжает в Сибирь, где будет учить молодых русских французскому языку. Парадоксально: в начале века русские отправлялись во Францию, а в конце – французы с огромным энтузиазмом путешествуют в Сибирь. Удивительные миграционные перемены!

– …А ему еще театральные дела надо уладить, потому что он думал, что поедем только в ноябре.

– Кто, кто? – перебиваю я.

– Он. Ему там ничего не надо будет делать. Правительство выделяет деньги только для того, чтобы осмотреться.