Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

Даже если бы у меня была болезнь Альцгеймера, то она не охватила бы меня достаточно быстро, чтобы я забыл, что сделал. Джульетта и доктор Рутковский говорят, что её нельзя определить, но глубоко внутри я боюсь, что я ею поражён, – точно так же, как я всегда верил, что история поражена ужасной болезнью амнезией.

Чёрт побери! Меня ужасает болезнь Альцгеймера. Инцест вызывает у меня отвращение. У меня вызывает ярость невозможность учить тому, чему я хочу учить, и необходимость учить тому, чему я не хочу учить. Бессилие изменить мир вызывает у меня депрессию, а то, что я буду скучать по ребёнку и Джульетте, будет разрывать меня на части день за днём. Отчаяние будет все больше и больше пытать меня. У меня нет выбора. Я должен себя убить.

Пусть моя семья и друзья повторяют сколько хотят: почему? Почему? А если? А что бы было, если? Но, по крайней мере, они не будут знать то, что никому не следует знать. Моё самоубийство заставит Джульетту стыдиться и сохранить нашу тайну. И я, мёртвый, тоже сохраню наш секрет. Пусть мои враги улыбаются. Пусть мои друзья печалятся. Пусть мой ребёнок никогда меня не узнает.

Моя красная «Тойота» находит дорогу к месту своей обычной стоянки. Звуком «динг-динг-динг» напоминает мне, что нужно вынуть ключ из замка зажигания, словно это имеет значение. Даже хотя столько знаний воплощены в машине, моя «Тойота» не знает, что я планирую сделать.

Я захожу в гостиную и смотрю на часы с кукушкой, которые мне подарила моя бывшая жена. Они напряжённо тикают и толкают расширяющуюся вселенную, растягивают её части дальше друг от друга, точно так же, как я должен уйти от себя. Смерть – это полное безразличие ко всему. Мне нужно абсолютное безразличие ко всему. Мне нужно абсолютное безразличие всего ко мне. Но этих причин достаточно, чтобы умереть? О, сомнения будут преследовать меня до самой смерти! Я улыбаюсь самой кислой улыбкой из возможных, я неправильно сомневаюсь в полезности сомнений, а затем виню несуществующего Бога за то, что сделал это возможным. В смерти я такой непоследовательный.

Теперь моё дыхание и сердцебиение пришли в норму. У меня больше не кружится голова. Пальцы больше не пощипывает. Я больше не паникую. Но я чувствую, что что-то ушло из меня, из моего мозга. Я об этом читал. Это серотонин нейротрансмиттера, я не могу его увидеть, коснуться или поблагодарить за то, что препятствовал и доблестно сражался против того, чтобы мой мозг навредил сам себе и совершил самоубийство. Я уверен, что в дело вовлечены и другие химические вещества, но меня теперь не волнует нарушение химического равновесия у меня в мозге. Я хочу покончить со всеми равновесиями и нарушениями равновесий во мне, вне меня раз и навсегда.

Но меня умоляет покончить с жизнью нарушение химического равновесия? Почему и каким образом оно возникло? Какое испуганное сознание создаёт химические вещества или препятствует их созданию? Конечно, я никогда этого не узнаю. Да, вскоре я буду в гниющей коробке, полной гнилых вопросов.

Я покончил с войнами внутри моего мозга. Я хочу отбросить свои сомнения и любопытство. Сомнения, которые били меня в голову и в сердце на протяжении всей моей жизни. А теперь, как стареющий боксёр, я страдаю от всех видов болезней, включая амнезию. Теперь моему любопытству любопытна смерть. Оно тянет меня к смерти, словно смерть – это просто ещё одно открытие. Я покончил с любовями, которые остужают, и с ненавистями, которые накаляют. Я покончил со всем. Всё!

Я не склонен к насилию, но я теперь хочу совершить высшее насилие над собой и теми, кто меня любит! Я больше не позволю своему мозгу быть полем брани для табу, похотей, воспоминаний, этики, гордости, которые на нём сражаются. У меня нет иконки «Delete», я не могу стереть свою совесть, поэтому я сотру себя.

Внезапно я вижу Джульетту, горстями глотающую «М & М», слышу раздражающий голос попугая: «Привет, Пируз! Привет, Пируз!» и неистовый крик кота: « Мяу. Мяу. Мяу». Кажется, они связывают свои эмоции с моими, отправляя мне вибрации сочувствия, но это не так, поскольку звуки поступают из моего сознания, словно я шизофреник.

Я иду в кухню и наполняю миску для салата маленькими морковками, наполняю стакан гранатовым соком и с трудом открываю бутылочку со снотворным. Я все это несу в свою красную «Тойоту» и удобно устраиваюсь на водительском месте. Я наблюдаю за свободно флиртующими ласточками. Я слышу, как поёт природа. Мне хочется насладиться своим последним ужином. Я начинаю с морковок, принимаю таблетку снотворного, делаю маленький глоток сока. Я хочу, чтобы «Тойота» отвезла меня в место, в котором я никогда раньше не бывал.

Я ставлю симфонию № 15 Дмитрия Шостаковича на проигрывателе компакт-дисков. Я идентифицирую себя с его агонией, с его жизнью в напряжении и отчаянии, молчаливом отчаянии. Именно поэтому он создал такие задушевные звуки. Шостакович страдал от одного большого Сталина, как я страдаю от многочисленных местных Сталиных, которые облачаются в сатиновые профессорские мантии. Америка полна боссов – по всей стране карликовые Сталины! Я скажу это всем, у кого, как кажется, есть, по крайней мере, одно ухо сбоку от лица! Прослушаю ли я симфонию до конца? Сколько времени нужно, чтобы съесть миску маленьких морковок и горсть снотворного и запить стаканом гранатового сока? Куда торопиться?

Симфония № 15 Шостаковича – это симфония надежды, выживания, поддержания собственного творчества и целостности во время подавления. В этом произведении переплетается много надежды и много отчаяния. Я идентифицирую себя с рыданиями скрипки. Я идентифицирую себя со стоном виолончели. Я идентифицирую себя со звуками горна, радостными или яростными.

Инструменты говорят о трагической жизни и триумфальной смерти – старик в мире со своей судьбой в последний раз размышляет о своей жизни. Музыка говорит со мной и говорит для меня. Теперь она в гармонии с моими мыслями и эмоциями. Мне это очень нужно сейчас. Спасибо, Дмитрий. Ты все ещё в этом мире, а не в несуществующем мире. Твоя творческая сила, создающая жизнь, продолжает освещать как живых, так и умирающих типа меня. Теперь звучат последние аккорды – триумфальный конец симфонии № 15 Шостаковича. И я чувствую смирение с судьбой.

Я пишу записку, прошу прощения у всех, говорю, что моя миссия закончена и прощайте. Я кладу записку под «дворник» на лобовом стекле, словно это уведомление о штрафе за нарушение правил дорожного движения.

Поразительно, но на мне всё ещё, так сказать, арендованный костюм, я ещё раз пытаюсь встроиться – даже в смерти. Я все ещё алетофоб . Следует ли мне сказать правду, почему я совершаю самоубийство? Я так привык быть кем-то ещё, что я забыл, кто я, даже сейчас. Но теперь я знаю, кто я: тот, кто не должен существовать или кому не следовало существовать. Я продолжал дышать, хотя был мёртв уже столькими образами, пожирая природу и принося вред природе.