Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

– Меня вырвали из карьера, отделили от моих корней, резали и в результате вырезали ту форму, в которой я сейчас существую. Ты видел, чтобы камень плакал?

И я утешаю её:

– Но ты больше не камень. Ты теперь воплощаешь человеческий дух. Ты – произведение искусства, вызывающее чувства, тобой восхищаются и тебя любят! Ты будешь жить дольше своего создателя, столько, сколько никто даже представить не может!

Тем не менее это правда, что облака не используют румяна, а Луна недостаточно умна, чтобы знать о своём существовании, а кусок мрамора, которому придали форму, не в состоянии отличить родной карьер от музея. Ну и что? Если мы верим, что вещи, которые не являются людьми, обладают человеческими качествами, то мы не чувствуем себя такими одинокими. Разве это не является одной из причин создания Бога и искусства? Бог, который всегда с нами, искусство, которое всегда вдохновляет нас, независимо от того, где мы находимся или куда мы идём? К войне или миру? На бейсбол или в могилу?

Я вижу впереди многоквартирный комплекс «Фир-Холл», состоящий из четырёх высоких коробок. Они напоминают пачки крупы, втиснутые между шоссе, соединяющим штаты, на юге и университетским городком на севере. Я перестраиваюсь в другой ряд, не подавая никаких сигналов – в эти дни я постоянно совершаю это правонарушение, – и резко заворачиваю на стоянку. Это большая стоянка. Джульетта говорила мне, что она живёт в самом дальнем здании слева. Я петляю по направлению к нему по лабиринту припаркованных машин, в котором можно запутаться.

Я нахожу место для парковки и проверяю, как можно будет потом отсюда выехать. Я проверяю, не запер ли ключи в салоне. Я проверяю, чтобы ширинка была застёгнута, чтобы волосы не торчали из-под берета, а изо рта у меня пахло мятой. Я забираю с заднего сиденья сорок семь красных роз и направляюсь к двери.

Кто эта женщина, которую я так спешу любить? И кто я? Я не был с ней полностью честным. А она была со мной полностью честной? Поразительно, что мы должны превращаться в тех, кем мы кажемся – кем мы не являемся, – чтобы принять себя и друг друга. Мы живём в нереальном мире, где отдельные люди – чужие самим себе и друг другу. Реальное лицо скрывается в вошедшем в поговорку шкафу! Например, во время рукопожатия я задумываюсь, чью руку пожимаю. А чью руку пожимает тот человек? Этот воображаемый и искусственный мир, который мы населяем внутри наших разумов, является показателем лёгкой шизофрении, которая распространяется и проникает в наш вид, нашу цивилизацию и наши правительства? Сколько раз я должен повторять эти вопросы, на которые нет ответа, у себя в сознании?

Я тяну на себя и толкаю от себя стеклянную дверь, но она не открывается. Затем я вижу латунную коробочку рядом с дверью с маленькими чёрными кнопочками. Я нахожу «Джульетту Пуччини». Я нажимаю на нужный звонок. Слышится гудок, напоминающий гудение шмеля. Я снова тяну на себя и толкаю дверь. Она открывается, когда я её толкаю. Я с опаской направляюсь к лифту. Кто эта Джульетта, которая пробудила меня в новой реальности? В новом мире видов, запахов, чувств, снов и сладкого, неизвестного, тем не менее эфемерного пункта назначения?

Открываются двери лифта. Я помню, что она живёт на девятом этаже. Я чувствую, что поднимаюсь, но куда я поднимаюсь? Боже, реальный Ты или нет, но поговори со мной! Я уверен, что я реальный! Но то, что происходит со мной, нереально.

Лифт выбрасывает меня в ярко-белый холл. Я ищу номер 906, надеясь, что мне на самом деле нужен 906. Я надавливаю на звонок. Звучит лёгкая мелодия – па-па-па-пам, странно напоминающая первые ноты Пятой симфонии Бетховена, судьба стучится в дверь.

Дверь открывается, и я вижу Джульетту.

– Добро пожаловать в мою жизнь, Пируз.

– Спасибо.

Она отступает назад, чтобы дать мне войти. Я не могу не смотреть на неё неотрывно.

На Джульетте голубое платье с длинными рукавами и строгим вырезом «лодочка». Оно обтягивает фигуру, и я рассматриваю её, проводя глазами по всем изгибам тела. На шее у неё нитка чёрного жемчуга. На голове – кокетливый красный берет – возможно, чтобы подразнить меня. Я легко целую её в щёчку, и мне удаётся из себя выдавить:

– У тебя такое красивое платье, Джульетта, но оно закрывает каждый нанометр тебя. Мы сегодня вечером идём в церковь?

Джульетта медленно поворачивается на тонких высоких каблуках, чтобы я мог рассмотреть всё её платье. Сзади такой вырез, что ниже он быть просто не может, иначе считался бы уже незаконным. Она снова поворачивается ко мне лицом. На каблуках она почти одного роста со мной. Она искушающе поднимает одну бровь, словно дразнящий завоеватель.

– Что ты об этом думаешь, только честно?

– Ты одета для зачатия!

– Может быть, – отвечает она без страха и удивления. – Ты всё ещё хочешь пойти сегодня вечером в церковь, Пируз-джан? – она победно улыбается.

– Нет, сегодня вечером никакой церкви. Я уже на небесах!

Я вручаю ей сорок семь роз.

– В цветочном магазине была распродажа?

– Нет, – отвечаю я. – Я просто купил всё, что у них было. Оставалось сорок восемь. Я подарил цветочнице одну розу. Получил в ответ широкую улыбку. А сорок семь – это простое число. Я люблю простые числа, и это число, по-моему, особенно подходит для нашей первой встречи у тебя!

Она берёт меня за руку и ведёт в просторную гостиную. От её прикосновения у меня по спине снова бегут мурашки. Я опускаюсь на кожаный диванчик, на котором могут сидеть только двое. Я вижу в дальнем углу комнаты пианино «Ямаха». Джульетта мне о нём говорила. Я замечаю персидского кота, который на нём лежит. В другом углу я вижу клетку с попугаем, которая стоит на высокой белой подставке. Джульетта исчезает в кухне с розами. Всего через минуту она возвращается с блестящей хрустальной вазой, в которой стоят все розы. Она ставит её на кофейный столик со стеклянной поверхностью. Затем она рукой подаёт сигнал попугаю.

– Привет, Пируз! – приветствует меня попугай.

– Привет, – отвечаю я, словно человеку. Сразу же после этого кот спрыгивает с пианино и прыгает мне на колени, мягко приземляясь, будто астронавт, спустившийся на парашюте в море.

– Здесь убежище для домашних животных? – спрашиваю я, поглаживая шелковистого, пушистого рыжевато-серого кота.

– Попугая я получила от матери, а кот всегда у меня жил.

Кот с меня спрыгивает. Я пытаюсь очистить брюки от шерсти.

– Так ты любишь или не любишь котов? – она хочет это сразу же знать.

– Я люблю их достаточно для того, чтобы иногда посещать. Ты знаешь, Джульетта, что некоторые коты – это реинкарнации плохих персидских поэтов?

Я мудро меняю тему.

– Именно поэтому их так много, да?

Мы смеёмся. Джульетта берёт шоколадное яйцо, завёрнутое в серебристо-розовую фольгу, из вазочки на кофейном столике и бросает на пол. Кот, который успел снова запрыгнуть мне на колени, спрыгивает и гоняет округлый предмет, как Пеле мяч.