Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

Только вчера утром я сидел на пассажирском сиденье своей машины и ждал, и ждал, когда жена выйдет из дома и отвезёт нас в университетский городок.

– Давай быстрее! Мы же опоздаем! – прокричал я в открытую дверь дома.

Но вчера было воскресенье, и я уже четыре года как разведён. Никакой жены нет. По воскресеньям не бывает занятий. Надо ли говорить что-то ещё? Оползень, который накатывает на мою память, ужасен – он покрывает всё, что я знаю.

Поразительно, что не удаётся забыть то, что пытаешься забыть, и не можешь вспомнить то, что хочешь вспомнить. «Кто руководит этим шоу?!» – вскоре закричу я, обращаясь к окружающему миру. Вскоре все будут надо мной смеяться. И я не буду этого замечать.

Я успешно выбрался со стоянки и еду на север по Кристалл-Лейк-Роад к своему дому, который находится в горах над городом. Я пытаюсь думать, но единственное, о чём я могу думать, – это сам процесс обдумывания и раздумывания. Что такое мысль? Одна женщина-физик, которой в голову неожиданно приходят блестящие идеи, ставящие в тупик в ещё большей степени, чем мои собственные, определяет мысль как «квантовые колебания вакуумной энергии Вселенной». Я не представляю, что это значит.

Вот причина моего отчаяния, если вкратце. Человеческая амнезия по отношению к истории и история человеческой амнезии должны беспокоить всех, или снова произойдут те же трагедии и будут подобны землетрясениям.

История моей семьи тоже повторяется? Мой дед потерял себя, свою личность, – до того, как смерть забрала его биологические останки, амнезия всё ухудшалась, его разбил паралич. Возможно, это была болезнь Альцгеймера или одна из болезней с похожими симптомами и результатами. Ко времени смерти моего дела болезнь ещё не получила название с фамилией Альцгеймера, но даты и имена не имеют значения, потому что на самом деле никто не знает, от чего именно он умер. Но я хочу знать, что крадёт мой разум. К болезни Альцгеймера есть генетическая предрасположенность, я читал об этом, и я этого боюсь. Я унаследовал судьбу деда? Тоже всё забуду, как забыл мой дед?

Страх лишиться разума осложняется страхом проживания в эмиграции. Меня утомляет необходимость говорить на английском, на иностранном для меня языке, и притворяться, будто я счастливый и удачливый американец. На протяжении тридцати лет моя жизнь представляла собой бесконечную перестройку культуры, поведения, языка, мыслей и моих чувств. Даже во сне, даже в кошмарных снах я должен перестраивать свою личность. Исследования показывают, что проживание в эмиграции уродует и искажает нервную систему, вызывает хронический стресс и приводит к дисфункции органов.

Может, если я поделюсь с кем-то своей историей, то нарастающий мрак немного рассеется. Если делишься своими мыслями, чувствами, отчаянием и надеждами, то это может стать освобождением. В моём родном Иране есть слово, обозначающее этот процесс, – «дардэдель» [3]. Это разговор без стыда, страха осуждения или предательства. Это разговор по душам, который снимает груз с друзей, помогает избавиться от одиночества и изоляции. Это священно. Моя история едва ли касается насилия или секса, и, в отличие от многих сегодняшних повествований, она не о них. Дело касается моего своевольного и заблудшего серого вещества и других серых веществ, которые сбили его с толку и разрушили.

Я уже далеко проехал по Кристалл-Лейк-Роад, позади остался последний поворот. Я использую подъездную дорожку для разворота. Я понимаю, что в последнее время всё больше и больше пользуюсь этой подъездной дорожкой.

В любом случае, со всеми этими мыслями, вызывающими дурные предчувствия и крутящимися у меня в голове, я чувствую себя деревом, которое стало полым, изъеденным суетливыми жучками, которые орудуют внутри, и его ещё высосало растение-паразит снаружи. Я даже не помню сейчас, как они все называются. Чёрт побери! Я часто не могу вспомнить нужное слово на одном, используемом в этот момент языке, но помню его на каком-то из других языков, которые знаю. Но если я спрашиваю у себя это слово через какое-то время, велики шансы, что я вспомню его на английском, а не, например, на фарси. Слова будто несутся на меня потоком, когда они мне не нужны, но убегают от меня и прячутся, как тараканы, когда они мне нужны. Я не могу постоянно играть в прятки со всем, что я знаю. Мне нужна помощь.

То, что осталось от моей памяти, напоминает мне, что жизнь пульсирует нежелательным словом «НЕТ». Я слышал «нет, нельзя» снова и снова, раз за разом, я не помню, с какого времени! Я думал, что к этому времени мог бы уже привыкнуть к этой фразе. Но НЕТ. Каждое новое «нет, нельзя» вызывает у меня раздражение, приводит в ярость и ранит меня точно так же, как раньше. А как чувствует себя человек, который слышит эти суровые слова изнутри? Как себя чувствует человек, когда жизненно необходимую информацию, которая ему требуется немедленно, не извлечь? Когда внутренний голос говорит, что она стёрта, стёрта, стёрта? Что именно тогда, когда человек находит себя, он выясняет, что теряет себя? И как себя чувствует человек, когда узнаёт, что ложь, помещённую в разум, как гуано в глубоких пещерах, почти невозможно оттуда выскоблить? Что наша жизнь – это неприятное и беспорядочное ковыляние, спотыкаясь, сквозь жестокие «нет» и двусмысленные «да»? Я кажусь негативно настроенным, возможно, потому что негатив поглощает меня.

Как я могу заставить свой разум думать о настоящем, оставаться в неподвижности и не тащить прошлое и будущее в моё настоящее? Не приносить мне столько боли? Если мой разум – это я, то как я могу от него освободиться, как я могу освободиться от себя? Может, я состою из чего-то большего, чем разум. Может, мой разум – это запрограммированный набор клеток, с чуточкой остаточной суверенности. Может быть. Может быть. Как могу я, остаток вечного прошлого, на скорости несущийся к вечному будущему, запереть себя в настоящем? Скажите мне, о учёные суфии и знатоки дзен-буддизма! Возможно ли на самом деле жить здесь и сейчас, в этом сумасшедшем мире, который всё время становится всё более безумным? Могу ли я запереть свою личность, когда настоящее всё тянется и тянется к прошлому, как конфета-тянучка, а будущее продолжает убегать в более отдалённое будущее?

Моя красная «Тойота» находит мою улицу. Я не знаю имён соседей, но вижу, что они гораздо тщательнее подстригают свои лужайки, чем я. Я заезжаю на свою подъездную дорожку и останавливаюсь у своих неподстриженных кустов. Я смотрю сквозь лобовое стекло на высокую траву на своём заднем дворе, словно я на корабле и смотрю на бескрайнее зелёное море.

Я должен пригласить кого-то подстричь лужайку, напоминаю я себе, должен попытаться влиться в эту культуру, где трава аккуратно подстрижена.