Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов

Я иду по дорожке, волоча ноги, мимо гаража и мимо пакета с мусором, который я забыл выставить на обочину в четверг. О моей забывчивости узнали мухи. К сожалению для них, они не обнаружили, как развязать мешок, и это не позволяет им добраться до сладких корок дыни внутри. Обычно я мухам не сочувствую, но сегодня сочувствую. Я развязываю для них пакет и позволяю им устроить пир. Я чувствую сострадание, словно меня только что просветил Будда.

Пока я вожусь с ключами, выбирая тот, который открывает парадный вход в мой дом, у меня в создании нарастает ощущение какое-то странного переселения. Я чувствую себя, как в тюрьме. Я чувствую страх. Я с беспокойством проглатываю куски времени, словно это воздух, словно я всё ещё страдаю от астмы.

Я принимаю душ. Я стараюсь стереть воспоминание о неприятном инциденте. Мой мозг кричит мне:

– Не могу стереть, не могу стереть, не могу стереть, нет программы, позволяющей стереть.

Затем его будто атакует вирус, и он говорит непочтительно:

– Не могу восстановить, не могу восстановить, файл утерян.

Помогите, мне нужно сочувствие! Я – просто муха, которая пытается добраться до корок дыни, ради всего святого!

«Успокойся, Пируз», – говорю я сам себе. Я отправляюсь из ванной в спальню и одеваюсь, как будто бы собираюсь идти слушать симфонию с красивой женщиной. Но я не иду слушать симфонию. Даже один. Я иду в кухню съесть йогурта и фруктов, а затем поеду в «Старбакс» выпить кофе «эспрессо» и почитать воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс». Но до того, как я сделаю что-то из вышеперечисленного, я должен позвонить сыну, который пишет диссертацию в нескольких сотнях миль от меня. Я должен скрывать от него свою растущую забывчивость, пока сам не узнаю о ней побольше, хотя мы с Бобби клялись ничего не скрывать друг от друга. Диссертация – это стресс. Ему не нужен дополнительный стресс. Ему не нужно знать, что его отца опять отправляют в ссылку, на этот раз в неизвестную, но абсолютно пустую и лишённую звуков страну, где никто никого не узнаёт и никто ни о ком не заботится, – в Народную Республику Забвения.

Пока я ищу в письменном столе его новый номер телефона, я понимаю, что сегодня ещё не занимался йогой. Я оказываюсь в затруднительном положении, так как уже принял душ и оделся на выход. И я должен позвонить сыну. Но я также должен выполнить комплекс упражнений. Может, йога и немного медитации помогут мне успокоиться. Может, люди, которые видели меня голым, забудут то, что они видели. Может, администрация Еврейского культурно-спортивного центра спустит дело на тормозах. Может, всех временно поразит болезнь Альцгеймера.

Но первым делом я звоню матери, словно она позвонила мне, чтобы сказать, чтобы я позвонил ей! Операция на глазах прошла настолько успешно, насколько это было возможно. Она хорошо себя чувствует. К счастью, на этот раз она не даёт мне советов о том и об этом. Я вздыхаю с облегчением, когда говорю: «Я тебя люблю. До свидания».

Переодеваясь в спортивный костюм для выполнения упражнений, я задумываюсь, а не прочитать ли мне какую-нибудь книгу или парочку из серии «Помоги себе сам». Но я быстро отвергаю эту мысль, поняв, что эти книги не особо помогут таким озадаченным и сбитым с толку читателям типа меня, поскольку они помогают авторам наращивать своё богатство.

Я иду в гостиную и раскатываю свой ярко-красный коврик для занятий йогой. Я ставлю компакт-диск с современной персидской музыкой, «Ньяйеш» музыкальной группы «Аксиома выбора».

Мои желания и мечты опять пробуждаются, будто я снова стал ребёнком. Я страстно желаю пережить тайную бурю, называемую любовью, – чтобы поднять меня к пейзажу, где никто не представляется тем, кем не является на самом деле, где ни у кого нет фальшивой души. Где вытоптаны страх и жадность. Где никто не даёт вам взятки небом и не пугает вас адом. Я задумываюсь, почему меня так достаёт такое количество вопросов, почему у меня столько навязчивых идей? Такое тихое отчаяние. Теперь, из-за расстройства, я пытаюсь засунуть все эти блуждающие мысли туда, откуда они пришли; но я понятия не имею, откуда они возникли.

Я начинаю с позы, которая называется «тадасана» (гора). Я выпрямляю позвоночник. Поднимаю подбородок. Прижимаю ладони одну к другой. Пальцы смотрят вверх. Руки и локти я ставлю так, чтобы получилось треугольное основание горы. Я расслабляюсь. Но только на одну минуту. Как бы сильно я ни сопротивлялся беспокойным мыслям, моя воображаемая гора становится действующим вулканом. Мой разум взрывается идеей для стихотворения. У меня постоянно появляются идеи для стихотворений. Я забываю про йогу и медитацию. Я забываю про свой йогурт, смешанный с ягодами и орехами. Я забываю об «эспрессо» и воскресном выпуске «Таймс», которые ждут меня в «Старбаксе». Я даже забываю позвонить Бобби. Я иду к компьютеру. Он так и стоит включённым с прошлого вечера. Я вожу мышкой, пока с экрана не исчезают зелёные и жёлтые гусеницы, жующие листья, – такие вот у меня экранные заставки. И я пишу стихотворение, назвав его

В постели, пока я не засну, меня беспокоит катастрофа, случившаяся в Еврейском культурно-спортивном центре.

Теперь я в аудитории, и меня ставят в тупик странные и вопросительные взгляды студентов. Я с трудом заканчиваю лекцию. Меня спасает звонок. Я сбегаю в коридор, только чтобы не отвечать на вопросы. Меня останавливают крупная женщина и худощавый мужчина, они из полиции. Женщина вручает мне лист бумаги и шепчет:

– Вы арестованы.

Я не спрашиваю, почему, я знаю, почему. Она говорит мне о моих правах, но искажает текст Правила Миранды [4]. Страх будто взрывается в каждом моём нерве. Ордер на арест дрожит у меня в руке. Затем меня парализует, словно я – скульптура с листом бумаги в руке. Внезапно я представляю себя перед расстрельной командой. Но расстрельной команды нет, только горящие глаза. Нас окружают студенты и начинают петь: «чужой эксгибиционист… чужой эксгибиционист… чужой эксгибиционист… чужой эксгибиционист» всё громче и громче, пока это пение, которое звучит, как пушечные выстрелы, не заставляет лопнуть мои барабанные перепонки. Я кричу от боли, и этот крик будит меня. Мне снился кошмарный сон.