Брайан Макгрори - Приятель

– Довольно любопытно, – рассеянно пробормотал я после рассказа Пэм, не придав ему ровно никакого значения. Поверьте, у меня имелись причины для того, чтобы думать о другом.

Подходила к концу зима 2009 года – период, когда почти все крупные американские газеты переживали кризис, а ведь я работал в газете, и наша «Бостон глоуб» не была исключением из общего правила. Если говорить конкретно, я работал редактором в отделе городских новостей, и работы было выше головы: под началом у меня находилось человек сто двадцать репортеров и редакторов, которые поставляли нам основную массу новостей. В силу занимаемой должности я знал и то, чего не знали многие другие: из газеты катастрофически утекали денежные средства. Доходы от рекламы быстро снижались вследствие жалкого состояния экономики, количество подписчиков неуклонно сокращалось, потому что технически подкованные бостонцы наловчились бесплатно читать выпуск газеты в Интернете. Единственное, в чем я мог быть совершенно уверен, – для газеты, которой я отдал почти всю свою сознательную жизнь, этот кризис не пройдет незаметно, и последствия обещают быть серьезными и весьма болезненными.

Неизбежно начнутся увольнения, решительное сокращение объема новостей, жесткие решения относительно того, что мы будем по-прежнему освещать, а чем придется пожертвовать. Позднее, в начале апреля, появилась статья, которая превзошла самые худшие ожидания: компания «Нью-Йорк таймс», которая владеет нашей газетой с 1993 года, готова вообще нас закрыть, если только не удастся добиться крупных уступок от профсоюзов [21], а также сэкономить несколько десятков миллионов долларов путем сокращения расходов на другие предприятия концерна. Бостон без «Глоуб» – это звучало бы до смешного нелепо, если бы не превратилось во вполне реальную перспективу.

Сейчас, когда прошло уже несколько лет после биржевого краха, случившегося осенью 2008 года, не все вспоминают о том, как тяжело было в ту пору всеобщей неуверенности и мрачных ожиданий. Крупнейшие компании увольняли рабочих тысячами. Мелкие избавлялись от постоянных сотрудников. Солидные банки балансировали на грани банкротства. И те американцы, кто еще не потерял работу, очень боялись, что вскоре это произойдет. Супруги, сидя на кухне, позволяли себе маленькие удовольствия, а затем безжалостно, как топором, рубили расходы на самое необходимое. Накопления по статье 401 (к) [22]съежились в два раза. То и дело кто-нибудь лишался недвижимости, потому что не мог вовремя выплатить деньги по ипотеке. Размер пенсий тоже катился вниз. Даже перед такими столпами экономики, как «Дженерал моторс», замаячила реальная перспектива банкротства. Как-то поздно вечером сидел я в кожаном кресле в гостиной пастельно-зеленых тонов бок о бок с одним очень богатым обитателем Бикон-Хилл [23]и уговаривал его приобрести газету «Глоуб». Он признался мне, что продает на бирже множество принадлежащих ему акций, а вырученные деньги сразу пускает на то, чтобы заткнуть растущие дыры в бюджете своих компаний. Он не исключал даже того, что ему с семьей скоро придется ночевать на улицах в Бостон-Коммон. Когда страх охватывает такого сказочно преуспевающего дельца, живущего в собственном шестиэтажном особняке, сразу начинаешь верить, что экономика стала неуправляемой и катится в тартарары.

И вот посреди этого разваливающегося мира мы с Пэм пытались вместе строить что-то новое, свое будущее. Не таким уж гладким оказался для меня путь от того вечера в гостиной бостонской квартиры, когда раскрылась тайна галстука, до нынешнего позднего обеда в одном из западных пригородов. Зато я не мог пожаловаться на монотонность и скуку. Первый год или около того мы потратили в нерешительности и колебаниях. Пэм разводилась, при этом спотыкаясь о кочки и набивая шишки при столкновении с судебной системой. Я бродил по ресторанам, жил сегодняшним днем, не заглядывая вперед, и не строил никаких планов.

Мы с Пэм хорошенько обсудили множество вопросов, и это было здорово, но в один прекрасный день решили сделать передышку – как видно, это было к лучшему. Пэм винила себя в неудавшейся семейной жизни и в том, что ее девочки тяжело переживают развод родителей. Меня же до чертиков пугало все, что олицетворяла собою Пэм: ответственность, коттедж в отдаленном пригороде, две девочки – умненькие, энергичные и не проявляющие ко мне ни малейшего интереса.

Девочки пугали меня особенно. Если оценивать умение общаться с детьми по десятибалльной шкале (скажем, «единица» – Джейк Барнс из «Фиесты» Хемингуэя, а «десятка» – Джули Эндрюс в роли Мэри Поппинс), то я заработаю что-то между «единицей» и «двойкой». Девочки вовсе не страдали излишней застенчивостью, но мне это мало помогало. Они не лезли в карман за словом, о чем бы ни зашла речь. Они постоянно горячились. Их ничуть не интересовали ни бейсбол, ни гольф, ни баскетбол – если говорить о том, что больше всего нравится мне. Они совершенно не желали идти в кафе «Френдлиз» и есть там мороженое (я-то как раз считал, что это получится само собой). Их не удавалось подкупить ни макарошками в Норт-Энде, ни попкорном, купленным в киоске на стадионе «Фенуэй Парк». Зато они были заядлыми любительницами верховой езды, фанатками кукол типа «Американская девочка» и обожали часами перебирать всевозможные клички для животных, как настоящих, так и воображаемых. А больше всего на свете они любили те вкусности, которые готовила им мама. На меня же если и обращали внимание, то чаще всего для того, чтобы сурово заметить: их мама – «наша, а не твоя». Мне предстояло многому научиться.

И все же мы с Пэм старались проложить дорожку к совместной жизни. Лично мне стало ясно, что я хочу жениться, в сентябре, как раз в самый разгар первенства Американской бейсбольной лиги. Я сидел в своей постоянной ложе на трибунах стадиона «Фенуэй», а рядом остановился, чтобы поздороваться со мной, один довольно известный в городе человек. Мы были знакомы достаточно хорошо, чтобы оживленно договариваться о партии-другой в гольф, но не настолько, чтобы сыграть на самом деле. Как бы то ни было, в тот день я спросил, как поживает его невеста – женщина, которая, кстати говоря, представляла куда больший интерес, чем он сам. Человеку этому было чуть за пятьдесят, раньше он никогда не был женат, а с этой очень симпатичной учительницей был помолвлен уже лет пять.

– Ты понимаешь, у нас с ней ничего не вышло, – объяснил он с кислой миной.

И вот тут до меня дошло. Конечно, не вышло – как не выйдет и в следующий раз, и после. Такой уж он был человек – ни к чему и ни к кому не желающий серьезно привязываться, а таких кругом великое множество. У нас в «Глоуб» был один редактор, точно такой же тип; да и несколько моих коллег по тренажерному залу, и еще один парень, с которым я действительно не раз играл в гольф. Когда такому чуть за тридцать, это даже здорово: человек будто никуда не торопится, а терпеливо ожидает встречи со своей настоящей половинкой. После сорока в характере появляются подозрительные черточки: самовлюбленность, постоянная нерешительность или склонность к бессмысленным поискам «идеальной женщины». А уж когда перевалит за пятьдесят, то мысль обзавестись семьей начинает звучать мелодраматически. Очень похоже, что в этом случае ты закончишь свои дни восьмидесятипятилетним стариком в доме для престарелых и будешь мечтать, чтобы те, кто навещает других, уделили хоть несколько минут и тебе.