Брайан Макгрори - Приятель

– Тебе здесь непременно понравится. Все такое новенькое!

– Погодите, дайте мне войти и опустить его на землю, – сказала девочкам Пэм.

И тут случилось нечто странное – по крайней мере, тогда мне это показалось странным. Новый дом стоял на участке земли самую малость меньше акра [50], и почти всю эту расчищенную площадь занимала лужайка, то есть немалая лужайка, простиравшаяся во все стороны. Территория была совершенно мирная, огороженная забором, покрытая травой; здесь не было зарослей, в которых могли бы таиться кровожадные хищники, мечтающие улучшить свой рацион. Так что же сделал Цыпа, едва Пэм присела на корточки и выпустила его в радостный зеленый мир?

Отвечаю: он тут же вскочил на крыльцо, да так проворно, словно спасался от Фрэнка Пердью [51]. Он злобно посмотрел по сторонам, потом взглянул на девочек, потом на Пэм, снова на девочек, потом куда-то вдаль… Только голова подергивалась на массивном теле. Наконец он с неподражаемой властностью издал такое оглушительное «ку-ка-ре-ку!!!», от которого едва не рухнул весь дом. Потом повторил вопль на бис.

– Ах ты бедненький маленький петушок! – проговорила Абигейл, взбираясь вслед за ним на крыльцо.

Едва ли не впервые в своей жизни Цыпа остался совершенно равнодушен к ласке. Он завопил снова, еще раз и еще, почти без передышки. Девочкам это быстро надоело, и они побежали скакать на другой стороне двора. Пэм вернулась к машине, чтобы взять какие-то чуть не забытые в старом доме вещи. Цыпа не пошел никуда и ни за кем. Я же стоял в кухне, опираясь на раковину, и гадал, сколько времени может одна птица издавать такие оглушительные вопли. Если исходить из прошлого опыта и учитывать то, что мы наблюдали в Мэне, то ответ напрашивался неутешительный. Но в ту минуту это, кажется, не волновало никого, кроме меня.

Еще до переезда я видел во сне, а то и наяву, как день или даже два в неделю работаю прямо дома, в своем кабинете, а еще лучше – за столом на веранде. Набираю статьи для своей колонки, греясь на летнем солнце, внимаю пению птиц и любуюсь неповторимой красотой множества распустившихся цветов. Да, в этих видениях животные присутствовали, но покрытые шерстью и с четырьмя лапами: они лежали у моих ног, тихонько посапывая и наслаждаясь легким ветерком.

Когда мы прожили в пригороде уже дня два или три, я решил претворить мечты в действительность. Пэм в тот день работала у себя в клинике. Девочки были в школе, им оставалась еще неделя до конца учебного года. Я вынес на веранду за домом свой ноутбук, прихватил фирменный толстый блокнот с записями недавних бесед и приступил к написанию очередной колонки. Цыпа находился на веранде перед домом и вопил чуть не до потери сознания, но, к счастью, разделявшая нас постройка значительно приглушала эти звуки.

Отлично – значит, работаем. Набирая текст, я оторвался, чтобы взглянуть на порхающих среди кустов бабочек. Пахло свежескошенной травой, пригревало солнышко, веял приятный ветерок, и мысли сами собой текли из головы прямо в кончики пальцев. Может быть, подумалось мне, жизнь в пригороде не так уж плоха. Раньше я пытался писать на веранде большого жилого дома, однако уличный шум, неизбежная городская суматоха почти всегда отвлекали меня, не давая сосредоточиться.

Цыпа тем временем продолжал, разумеется, орать вдалеке, но постепенно звук перемещался: сперва к фасаду дома, потом все ближе ко мне. Так ночью, когда кругом тихо, отчетливо слышишь сирену приближающейся пожарной машины: незаметно, постепенно она становится громче, пока не начинает завывать чуть ли не у тебя над ухом. Цыпа, видимо, добрался уже до торца дома и быстро двигался к моей веранде, а его крики становились все громче.

И вдруг он показался из-за угла. Я не только отчетливо слышал его похожие на пушечный салют крики, но и видел пухлое белоснежное тело и красный гребешок, который раскачивался туда-сюда, когда Цыпа шел по траве, оказываясь все ближе к веранде, на которой сидел я. При этом он орал не переставая.

– Цыпа! – воззвал я. – Заглохни, ради всего святого. Тебе здесь абсолютно нечего бояться.

Увы, к моим словам он не прислушался и продолжал целенаправленно двигаться ко мне. У этой птицы была конкретная цель, и глазки-бусинки в связи с этим едва не выскакивали из орбит. Оказавшись метрах в трех от меня (великолепное расстояние, с которого я мечтал бы забить мяч в лунку), он издал долгий сердитый горловой звук и бросился на мою ногу.

С возгласом «черт тебя возьми!» я вскочил из-за стола. Собаки лежали в траве неподалеку. Им было лень прийти ко мне на помощь, а может, они растерялись или даже испугались. Через миг я был уже на ногах и загородился от птицы стулом, но Цыпа – существо целеустремленное.

Он в два шага обогнул стул, которым я заслонялся, как укротитель львов. Он продолжал обходить стул – я все время поворачивался. Он вопил – я не переставал советовать ему угомониться. Так мы все кружили и кружили, как в танце. Наконец я оказался в двух шагах от двери, ведущей в дом, и тогда отпустил кресло, все еще отгораживающее меня от Цыпы, и бежал, спасая свою жизнь. Петух понесся за мной, взлетая на полметра от земли, чтобы увеличить скорость. Я рванул в дом и захлопнул прямо перед клювом Цыпы дверь, затянутую сеткой. Он стоял у двери и выкрикивал свои угрозы, пока я не захлопнул также сплошную дверь. Он покричал еще немного.

Так я в первый и в последний раз поработал на воздухе.

Мне следовало бы раньше подумать о том, что, как бы я ни был честолюбив, усталость может взять верх. Каждое утро я просыпался в половине пятого под истошные вопли Цыпы, доносившиеся из птичьего домика. Там, кстати, до сих пор не было окон – на них был сделан специальный заказ, и окна еще не изготовили. Итак, каждое утро я подскакивал как укушенный. Пэм выбиралась из постели, ковыляла через лужайку, брала Цыпу в охапку и уносила в подвал. Оттуда он всякий раз начинал кукарекать примерно в половине шестого – как раз тогда, когда мне чудом удавалось снова уснуть. Надо отдать этому парню должное: чувство времени у него было безошибочное.

Начав песнопения в полшестого, Цыпа больше не останавливался. Недолгую передышку он делал только тогда, когда девочки спускались вниз и завтракали перед школой. Тогда он бродил по кухне, негромко кудахтал, высоко задирал ноги, шагая между двумя настороженными собаками, которые бросали на меня красноречивые взгляды: «С какой это стати нам приходится жить в курятнике?» Понимаете, если уж золотистый ретривер ставит под вопрос благопристойность дома, в котором живет, то дело поистине плохо. Но как только приходило время Цыпе выходить во двор, все начиналось сначала: громоподобное, несмолкающее «ку-ка-ре-ку» нельзя было остановить ничем. И каждый новый крик был громче предыдущего. В те редкие минуты, когда он замолкал, чтобы промочить пересохшее от воплей горло, эти крики продолжали звенеть у меня в ушах. А когда он не вопил, я все равно не мог прийти в себя, ожидая, что это вот-вот начнется снова.