Брайан Макгрори - Приятель

Однажды в редакции у меня раздался звонок – звонил приятель по имени Ричард.

– Только представь себе, что сидишь в «Гарден», в десятом ряду, – проговорил он и добавил: – Я даже пива тебе куплю.

В тот вечер «Селтикс» играли против «Лейкерс» в финале первенства НБА [48]– очередной раунд их легендарного соперничества, длящегося уже не одно десятилетие. Так что это был не просто билет, который трудно достать, – такой билет в тот вечер было почти невозможно достать во всех Соединенных Штатах.

– Как тебе, черт возьми, удалось добыть целых два? – удивился я.

– Посетитель постарался, – засмеялся Ричард. Он – управляющий крупного ресторана, одного из лучших в нашем городе, и многие стараются оказать ему услугу.

Мысленно я уже перелистывал странички вечернего меню: до игры – ледяные устрицы и копченый лосось, затем – блеск и великолепие финала НБА, удовольствие провести время в компании доброго старого друга, пиво, драматизм игры, великолепное зрелище, и вообще – неповторимое наслаждение от того, что являешься свидетелем такого важного события. Я был фанатичным поклонником «Селтикс» с тех пор, как достаточно подрос, чтобы добрасывать баскетбольный мяч до сетки, то есть где-то класса с третьего. Вся моя юность прошла в тренировках у баскетбольного щита – и жаркими летними вечерами, и морозными зимними днями. Я прыгал на нашем тесном дворике и бормотал себе под нос, воображая себя героем репортажа: «Макгрори делает ложный финт вправо, ведет мяч влево, останавливается… замах… бросок – есть! Как ему это всегда удается? Как удается уловить самое подходящее время для точного броска? Леди и джентльмены, зрители так неистовствуют, что я самого себя не слышу».

В старших классах я играл за школьную команду. В колледже был целиком поглощен соперничеством «Селтикс» и «Лейкерс». И вот теперь, четверть века спустя, у меня появился шанс посидеть в зале «Бостон гарден» и своими глазами увидеть, как сражаются между собой лучшие команды НБА. Большего везения и представить себе, наверное, нельзя.

Но тут у меня появились и другие мысли. Я подумал о том, какое выражение появится на личике Абигейл, когда Пэм скажет, что я не приеду и не буду читать ей сегодня на ночь. Подумал, как она войдет в комнату без меня, посмотрит на «Волшебника Оз», лежащего на столе возле кровати. Будет ли она читать сама, стараясь понять, что символизирует маковое поле и почему засыпает на нем Трусливый Лев? Сможет ли она уснуть? Не подумает ли, что я ее подвел? Я с трудом перевел дыхание. Кажется, со лба у меня капал пот.

– Ты не поверишь, – сказал я Ричарду голосом, который на девяносто процентов утратил энтузиазм, звучавший в нем всего две минуты назад, – но сегодня у меня не получится.

– Вот и прекрасно, – отозвался Ричард. – Встретимся у «Оушнэйр» где-то в полседьмого. Перехватим немного устриц и светлого пива, а потом не спеша двинемся на матч.

Я ничего не ответил. Он отлично слышал, что я сказал, просто продолжал искушать меня. Потом он произнес:

– Так ты что, идешь сегодня к доктору на стерилизацию?

– Дело в одной из девочек, Абигейл, – стал объяснять я ему. С минуту я колебался, прежде чем рассказать подробно, однако Ричард был не просто отцом, он был одним из лучших отцов в мире. Иными словами, такой парень просто не мог меня не понять. – Я обещал ей почитать сегодня вечером и не хочу нарушать слово, не предупредив заранее.

Мы снова помолчали, на этот раз оба. Возможно, нам обоим пришла в голову мысль о том, какая коренная перемена произошла во мне, каким я был раньше и каким стал теперь.

– Знаешь что? – начал он, заставив меня теряться в догадках о том, что последует дальше: я олух, друг из меня никудышный, я совсем потерял голову и не соображаю, что делаю. – Ты поступаешь совершенно правильно. Пройдет двадцать лет, этот матч ты и не вспомнишь, зато наверняка вспомнишь, как читал книгу малышке. – Это звучало достаточно трогательно, пока он не внес поправку: – Нет, знаешь, тут я ошибаюсь. Матч ты через двадцать лет не забудешь, а вот как читал ребенку именно сегодня вечером, можешь и позабыть. Но вообще, самое важное не это.

Я не уверен, что понял его до конца, но как бы там ни было, не сомневался в его правоте.

Работы было много, дороги заполонили машины, и я приехал к Пэм только в половине восьмого. Ужин давно закончился, однако девочки еще были бодрыми, их не сморила усталость, неизбежная для детей их возраста. Когда я вошел, обе они лежали на диване и смотрели очередной сериал по телевизору – на мой взгляд, исключительно тупой. Между ними лежал Цыпа, на удивление присмиревший. Короче, очередной вечер у телевизора с комнатным цыпленком. Петушок так напряженно смотрел на экран, что был готов, наверное, клюнуть всякого, кто осмелился бы взять в руки пульт дистанционного управления. Потом голова его слегка повернулась – ровно настолько, чтобы бросить на меня сердитый взгляд.

– Привет, малышки, – сказал я, обращая на себя внимание, хотя они и так должны были заметить меня даже при слабом свете в гостиной. Они поздоровались со мной, без энтузиазма, но и не холодно, и я, не желая отрывать их от телека на середине фильма, пробрался на кухню, где Пэм готовила им на завтрашний день ланчи в школу. Материнские заботы, как я уже успел убедиться, не кончаются почти никогда.

– Я хочу, чтобы сегодня они легли спать пораньше, – сказала Пэм. – Завтра утром до уроков им надо быть у зубного врача.

Иной раз я задумывался о том, чем были наполнены все ее дни: бесконечной беготней, постоянными тревогами, необходимостью все время быть начеку, – и от этих мыслей коленки у меня дрожали, а сердце начинало отчаянно колотиться. Ну, это не по моей части. Я лишь сказал:

– Если я могу чем-нибудь помочь, ты только скажи.

Прошло минут двадцать. Мы сидели за столом и болтали, внезапно Пэм громко воскликнула:

– Объявляется двухминутная готовность!

В ответ из соседней комнаты послышалось: «У-у-у-у!», – и я не мог не улыбнуться. Затем петух издал громкое протестующее «ку-ка-ре-ку!»

– И выведите Цыпу! – распорядилась Пэм. – Ему надо взобраться на полочку до темноты.

Я пошел в гостиную – играть роль, которая мне, возможно, и не принадлежала: что-то вроде посредника, который должен смягчать неизбежные трения между детьми и родителями.

– Цыпе пора убираться на улицу, – сказал я, выразительно указывая рукой на дверь и в шутку притворяясь сердитым. – А вы обе ступайте наверх. Живо!

Они, разумеется, и ухом не повели. Точнее, Абигейл зевнула, а Каролина переключила телевизор на канал, где как раз начинался детский фильм.

– Ау, мама, – позвала она, словно меня и не было в комнате. – Тут идет «Дорога домой» [49]. Можно, мы посмотрим?