Александра Коутс - Клуб юных вдов

Сердце екает, когда я представляю, что дом будет целых девять месяцев стоять пустым. Да, конечно, остров выживает только потому, что прослыл туристическим раем, но наш дом никогда не был частью той беспечной круговерти. Он пережил ссоры и слезы, радость и объятия, и множество перемен, поэтому это не просто временное пристанище на лето. Он – Дом.

– Если честно, – впервые заговаривает мужчина – все это время он не вынимал руки из карманов брюк с защипами, – если мы согласимся на предложение, то, вероятно, снесем его. Вы правы, место, конечно, идеальное, но все остальное…

– Совсем не в нашем стиле, – осторожно заканчивает женщина.

Я теряю равновесие и заваливаюсь на висящую на штанге одежду. Ухитряюсь не упасть на дно шкафа и прислоняюсь к стенке. Повисает тишина, и я не дышу, пока по шагам не понимаю, что визитеры идут к двери.

– Великолепная идея, – говорит риелторша. – Расположение – вот что делает этот участок особенным. Воспринимайте его как белый холст. И нарисуйте на нем дом своей мечты!

Я жду, когда захлопнется дверь и заработает двигатель седана, и только после этого выбираюсь из шкафа. Из панорамного окна гостиной я с бешено бьющимся сердцем наблюдаю за уезжающей машиной. Снести дом? Я иду мимо книжных полок, на которых все еще стоят любимые мамины книги – викторианская классика, детективы в дорогу, легкое чтиво для пляжа, – и на глаза наворачиваются слезы.

На кухне я провожу рукой по гладким керамическим квадратикам над плитой. Мама выбрала причудливый рисунок – она скопировала из какой-то книжки танцующие скелеты в сомбреро.

Я думаю о своей комнате, о своей кровати. Маминой кровати.

Беру телефон и убираю его в карман. Выбегаю из дома, оставляя дверь открытой. Какая теперь разница? Теперь уже ничто не имеет значения. Все, чем мы были когда-то, скоро исчезнет. Будет разрушено. И забыто.

– Прости, что не позвонила.

Колин стоит у двери. На нем гарвардская толстовка, в которой он был в тот день, когда я едва не сломала ему нос. У воротника красновато-коричневое пятно, и я делаю вид, будто не замечаю его.

– Тогда было бы неинтересно, – улыбается он. – Проходи.

У моих ног скачет маленькая коричневая собачка с жесткой шерстью и длинным, похожим на сосиску, телом.

– Лежать, Герти, – строго командует Колин, но Герти с еще большим энтузиазмом крутится у моих ног. – Герти, место! – приказывает он, и, как это ни удивительно, собачка семенит к своей подушке и сворачивается в аккуратный клубок.

Я иду за Колином через холл. Дом длинный, очень современный, он похож на соединенные между собой коробки. Одна стена просторной гостиной представляет собой сплошное окно, выходящее на залив.

– Милое местечко, – говорю я и надеюсь, что столь заниженная оценка спасет меня, если я уставлюсь на что-нибудь с отвисшей челюстью.

Колин ведет меня через кухню – залитую светом, с бронзовой фурнитурой, встроенными разделочными досками и двумя посудомойками – к обитым кожей креслам перед величественным камином.

– Мама читает много книг по дизайну, – говорит Колин, указывая на невысокий столик с глянцевыми журналами и толстыми альбомами в солидных переплетах. – Не эти, – добавляет он. – Эти для красоты.

Я смеюсь и смотрю на книги на столике. Некоторые из них мне знакомы: та, которая о фермах острова, и та, которая о местном художнике-пейзажисте, всеобщем любимце. Это летний дом, думаю я. Место, куда наезжают время от времени.

– Что случилось? – спрашивает Колин, усаживаясь в одно из кресел. Он одет в спортивные шорты, на щеках румянец – похоже, он только что с пробежки. – Ну, я не в том смысле, что должно случиться, но вид у тебя…

– Какой? – усмехаюсь я.

У меня все еще стучит в голове, в глаза словно песку насыпали, а кожа на кончиках пальцев саднит, потому что я сгрызла ногти до мяса, пока шла к Колину. Представляю, какое впечатление я произвожу.

– Встрепанный, – отвечает Колин. – Все в порядке?

Пытаюсь кивнуть, но почему-то это короткое движение вызывает у меня поток слез, и вот я уже горько рыдаю, утираясь бумажными салфетками, которые Колин одну за другой достает из коробки в форме ракушки.

– Извини, – бормочу я. – Да. Все в порядке. Колин смеется и садится рядом со мной на диван.

– Ну и слава богу, – говорит он, вздыхая с преувеличенным облегчением. – А я-то подумал, что ты чем-то расстроена.

– Нет, – улыбаюсь я и рукавом куртки вытираю мокрые щеки. – Все замечательно.

Колин откидывается и кладет руку на спинку позади моей головы. Я тупо смотрю на комок смятых салфеток и делаю несколько глубоких вздохов.

– Они продают дом, – говорю я. – Мой дом. Дом, где я выросла.

Колин кивает.

– Ты только что об этом узнала? Мотаю головой.

– Нет, – отвечаю я. – Знала давно. Но думала, что не буду переживать. Думала, что меня здесь уже не будет, когда все случится. Что уеду с группой или еще как-нибудь. А сейчас… сейчас я не знаю, куда мне деваться, что делать. И вообще… они хотят снести его. – Я чувствую, что глаза снова на мокром месте, и принимаюсь медленно дышать через нос.

– Кто хочет его снести? – удивленно спрашивает Колин.

– Я спряталась в шкаф, когда дом сегодня показывали покупателям, – объясняю я. – Мерзкой паре дачников в начищенных ботинках и брюках с защипами. – Испуганно кошусь на него. – Без обид.

– Я и не принимаю на свой счет. – Он пожимает плечами. – Мне защипы не идут.

Выдавливаю из себя смешок и качаю головой.

– Глупо. Я знаю, что это глупо.

– Это не глупо, – возражает Колин. Чувствую щекотку, и до меня доходит, что он перебирает волосы у меня на затылке. Пряди выбиваются из пучка и падают мне на лицо. Откидываю их назад. Колин убирает руку и чешет свой локоть, будто это и собирался сделать, а моей головы коснулся случайно.

Кашляю и устремляю взгляд на камин. Отделочный камень гладкий и девственно чистый, будто очагом ни разу не пользовались.

– Знаешь, все говорят, что часть тебя умирает?

– Прошу прощения?

– Ну, после… вместе с кем-то…

– А, – говорит он, улыбаясь. – Это один из сотен перлов, которые я слышу ежедневно. Мой любимый – «Всему свое время». Разве можно позаимствовать чужое? Вот было бы здорово. Если получится, позови меня.

– Обязательно.

Я понимаю, что меньше всего ожидала от себя разговоров на эти темы. Это все равно что прыгать через горящий обруч. Однако, похоже, в самом деле помогает.

– Не знаю, – продолжаю я. – В общем, я жалею, что это не так. Я бы очень хотела, чтобы часть меня умерла с Ноем. Но она не умерла. Я все еще здесь. Целиком. И только порчу себе жизнь. Несмотря на свои многочисленные обещания измениться, стать лучше. В конце дня я прихожу к одному и тому же: снова пытаюсь разобраться со всей этой мерзостью. – Я нервно сплетаю пальцы. – Это несправедливо. Как будто меня вынуждают сдать какой-то экзамен. – Я смеюсь. – Это нормально?