Энн Тайлер - Катушка синих ниток

– Понял, Джуниор. Я извиняюсь.

Додд по-прежнему чуть не плакал. Джуниор успокоил:

– Ладно, ничего. Поправимо. Бабы! – повторил он, хохотнул, развернулся, вышел и закрыл за собой дверь. Ему требовалось время, чтобы совладать с собой.

Она была его бич, его камень на шее. Той ночью в 1931-м, когда он приехал за ней на вокзал и увидел ее у входа – в сером пальто, неровно подшитом и слишком коротком для балтиморской зимы, и в шляпе с широкими волнистыми ПОЛЯМИ, даже и на его взгляд, жутко старомодной, – то ни к селу ни к городу подумал, что она похожа на древесную плесень. Кажется, всю соскреб, ан нет, снова вылезла.

Он почти уже не поехал за ней. Она позвонила ему в пансион, и он, услышав робкое «Джуни?» (больше никто его так не звал), сказанное тонким тягучим голосом, сразу понял, кто это, и сердце его оборвалось и упало куда-то вниз тяжелым камнем. Так и подмывало шваркнуть трубку. Но что толку – все равно попался. Она раздобыла телефон его хозяйки. Одному богу известно как.

Он буркнул:

– Что?

– Это я! Линии Мэй!

– Чего тебе?

– Я в Балтиморе, представляешь? На вокзале! Не мог бы ты меня забрать?

– Зачем?

Секундная пауза. А потом:

– Зачем? – переспросила она, сразу растеряв всю бойкость, и заныла: – Пожалуйста, Джуни, мне страшно. Тут кругом цветные.

– Цветные тебе ничего не сделают, – отрезал он. (В их краях цветных и не видывали.) – Притворись, что не замечаешь, и все.

– Что же мне делать, Джуниор? Как я тебя найду? Ты должен приехать за мной.

Ничего он ей не должен. Она не имеет права ничего от него требовать. Между ними ничего не было. Точнее, было, но – худшее, что случалось с ним в жизни.

Однако он уже понимал, что не сможет просто так бросить ее одну на вокзале. Она же беспомощная, как цыпленок.

Кроме того, в нем крохотным росточком уже пробивалось любопытство. Человек из родных мест! Здесь, в Балтиморе, где ему и поговорить-то не с кем.

Поэтому в конце концов он все же сказал:

– Ну… жди тогда.

– Ой, Джуни, скорее!

– Стой у входа. Выйди через главную дверь и жди, когда я подъеду.

– У тебя машина?

– Естественно. – Джуниор постарался, чтобы это прозвучало небрежно.

Он поднялся к себе за пиджаком. А когда спускался обратно, хозяйка высунула голову из двери своей гостиной. Ее странно золотые волосы вились совершенно непонятными кудряшками – круглыми и плоскими, будто пенни, прилепленные к вискам.

– Все в порядке, мистер Уитшенк? – спросила она.

– Да, мэм. – Джуниор в два шага пересек холл и вышел.

В то время его пожитки целиком укладывались в небольшой чемодан, однако он владел каким-никаким автомобилем. «Эссекс 1921». Купил у коллеги-плотника за тридцать семь долларов еще в самом начале трудных времен, когда всех их поувольняли с работы. Он оправдывал расход тем, что машина поможет в поисках заработка, и так оно и вышло, несмотря на бесчисленные поломки и выкрутасы «эссекса». Сейчас, возрождая к жизни холодный мотор, Джуниор жалел, что не посоветовал Линии ехать на трамвае. Хотя она не справилась бы. Трамвай ей в диковинку. Обязательно заплутала бы где-нибудь. Он и не представлял, как она сумела самостоятельно добраться сюда на поезде – с пересадкой в Вашингтоне, и до этого еще сколько!

Он жил в районе мельниц, к северу от вокзала, – довольно далеко к северу, говоря правду. И теперь срезал к улице Сент-Пол и словно бы вразвалку потрусил между двумя рядами тускло освещенных домов, время от времени наклоняясь вперед и протирая ветровое стекло, запотевавшее от его дыхания. Наконец миновал Пенн-стейшн и повернул направо, на улочку, идущую вдоль внушительных колонн здания вокзала. Линии он заметил сразу – она стояла там одна, испуганная, бледная, и нервно вертела головой. Но Джуниор не остановился. Почти не сознавая, что делает, он прибавил скорость, еще раз свернул направо, на Чарльз-стрит, и направился обратно домой. Однако в середине первого же квартала представил, как при встрече разгладился бы ее лоб, как она сразу успокоилась бы и каким бывалым и опытным он представился ей, подъехав в своем красном «эссексе». Развернулся, опять проехал вдоль колонн и на этот раз подкатил к стоянке. Медленно затормозил, сидел и смотрел на Линии. Та подхватила картонный чемодан и торопливо открыла дверцу машины.

– Ты уже проезжал мимо меня? – едва сев, спросила она возмущенно.

Вот так. Раз! – и он мигом лишился всех преимуществ.

– Я уже собирался спать, – произнес он почему-то жалобно. – Я ужасно сонный.

– Ой, бедный Джуни, прости. – Она перегнулась через чемодан и поцеловала его. Губы были теплые, но пахло от нее морозом. И еще, смутно, чем-то, для него прочно связанным с домом, вроде как жареным беконом. Настроение вдруг упало.

Но потом он запустил двигатель, стал переключать передачи и вновь обрел контроль над собой.

– Не понимаю, зачем ты приехала, – сказал он.

– Не понимаешь, зачем я приехала? – эхом повторила она.

– И не знаю, куда тебя девать. У меня нет денег тебе на гостиницу. Или, может, у тебя есть?

Если и были, она не призналась в этом.

– Отвези меня к себе домой. – Линии как будто требовала.

– Нет уж. Моя хозяйка сдает комнаты только мужчинам.

– Проведи тайком.

– Что? Провести тайком в свою комнату?

Она кивнула.

– Да ни за что, – бросил он.

Но продолжал ехать к пансиону, поскольку не представлял, что еще делать.

Они достигли перекрестка. Он нажал на тормоз и повернулся к ней. Почти пять лет минуло, а она нисколько не изменилась, вполне можно принять за тринадцатилетнюю. Кожа на лице натянута все так же сильно, как будто ее маловато, не хватает, губы бесцветные, тонкие. Точно ее заморозили в тот день, когда он уехал. И почему он считал ее симпатичной? Линии, очевидно, не сумела прочитать его мысли, потому что улыбнулась, глянула исподлобья и сообщила:

– На мне туфли, которые тебе так нравятся.

Это еще какие? Он не помнил никаких туфель. Посмотрел на ее ноги: темные лодочки на высоких каблуках и с ремешком, большие и неуклюжие, лодыжки в них кажутся тоненькими, как стебельки клевера.

– Как ты узнала, где я живу?

Она перестала улыбаться. Села прямее, поставила свою большую сумку на самый краешек колен.

– В общем. – Она резко кивнула по своей старой привычке, о которой он позабыл. Жест говорил: «К делу». Или: «Слушай сюда». – Четыре дня назад, – сказала она, – мне исполнилось восемнадцать.

– Поздравляю, – скучно отозвался он.

– Восемнадцать, Джуни! Совершеннолетие!

– Совершеннолетие – двадцать один, – поправил он.

– Ну, чтобы голосовать, да… Но я давным-давно собрала чемодан и накопила денег. Заработала: каждую осень с твоего отъезда собирала галакс [44]. Правда, помалкивала обо всем до восемнадцати, а то вдруг бы помешали. А назавтра после дня рождения попросила Марту Моффет отвезти меня на лесосклад в Перривилле и там у ребят спросила, куда ты уехал.