Бобби Пайрон - Стая

– Но он нас защищает, Миш. Нам безопаснее с Рудиком. И мы все это знаем. Потому-то мы и миримся с его побоями. – Паша похлопал по бордюру. – Сядь, посиди. Смотри, какое солнышко, – мягко сказал он. – Порадуйся солнышку и щенкам.

Я отвернулся, давясь слезами.

Паша вздохнул, а потом протянул мне пару монет.

– Вот, купи себе и щенку по порции картошки, – сказал он.

Я смахнул слезы со щек, а потом протянул ему руку. Прохожий бросил мне на ладонь три блестящие монетки.

Таня и Юля заперлись в туалете вокзала. Я слышал, как они хихикают.

– Давай так попробуем, – говорила Юля. – Мальчишкам нравятся такие прически.

Вскоре они вышли из туалета. Они обе собрали волосы в хвостики на затылке. Было видно, что шевелюры у них грязные. А еще девчонки где-то нашли сношенные туфли на высоких каблуках. Я впервые увидел Юлю без бейсболки и сигареты за ухом.

– Чего вылупился?! – рявкнула она.

– Ты не похожа на Юлю, – сказал я.

– Я похожа на кинозвезду, верно? – улыбнувшись, Юля закружилась передо мной.

Я покачал головой.

– Ты похожа на пугало на ходулях.

Я и глазом моргнуть не успел, как она повалила меня на пол и пнула по ноге.

– А ты думаешь, ты у нас маменькин сынок, маменькин Мишутка? – Она стукнула меня еще раз. – Сам бы на себя в зеркало посмотрел, придурок!

– Но я не достаю до зеркала, – возразил я.

К тому же я всегда буду маминым белокурым милым мальчиком. Она так говорила.

Юля сбросила туфли, схватила меня за руку и потащила в туалет. Там она швырнула на пол перед умывальником деревянный ящик, схватила меня за плечи, перетащила на ящик и хорошенько встряхнула.

– Смотри, придурок.

Мальчик, смотревший на меня из зеркала… Это был не я. Мальчик в зеркале был грязным. Под глазами у него лежали темные круги. Волосы торчали во все стороны, сально поблескивая и топорщась. Кожа у мальчика стала серой от пыли, кое-где под слоем грязи синели кровоподтеки. Щеки запали. А глаза… Наверное, такие глаза могли быть только у призраков.

Мама ни за что не узнала бы этого мальчика, если бы встретила его на улице.

Той ночью, лежа под лавкой у вентиляции, я не рассказывал себе сказки из моей книжки. Я не представлял себе, как мама целует меня на ночь. Я гладил, гладил, гладил пальцем черную пуговицу в кармане и думал.

Если я приехал в Большой Город из поселка, то я наверняка могу вернуться. Почему я решил, что мама станет искать меня в Городе? Откуда мне знать, что она не ждет меня в нашей квартире, выглядывая из окна?

Я думал и думал всю ночь. Мимо проезжали поезда, ребята смеялись, плакали, ругались. Я думал о том, как вернусь домой. Думал о теплой кроватке. Думал о том, как мамины белоснежные руки мелькали в брызгах горячей воды. Думал о том, как на плите варились щи. Вспоминал мамину улыбку, мамин голос.

– Мишка, Медвежонок мой. Мой милый, чудесный малыш.

А потом я вспомнил мальчика в зеркале. Я понял, что нужно делать.

Я сидел на лавке в поезде. Вагон подпрыгивал на рельсах, колеса стучали. Я смотрел на куртки и пальто разных цветов. Какие-то люди входили, какие-то выходили. Кто-то читал, кто-то спал. От сидевшей рядом женщины пахло луком. Было видно, что она очень устала. Другая женщина теребила длинную черную косу. Никто из них не обращал на меня внимания. А я сидел на лавке. Я ехал домой.

По пути из Большого Города нужно было миновать много остановок. В вагоне были и другие дети. И все они ехали со взрослыми. Эти дети смотрели на меня, удивленно распахнув глаза. Я старался быть тише воды, ниже травы.

А потом, на одной из остановок, дверь вагона открылась, и внутрь вошли две собаки. Я выпрямился.

Собаки, принюхиваясь, пошли по проходу, виляя хвостом. Я думал, что кто-нибудь накричит на этих псов, выгонит их. Но никто не обращал на них внимания. Пассажиры читали книги и газеты или просто похрапывали, прислонившись головами к стеклу. Никто не кричал. Никто не выгонял собак.

Наконец собаки устроились рядом с молодой мамочкой, державшей на коленях младенца. Покружив у ее лавки, псы вздохнули и улеглись на пол. Затаив дыхание, я смотрел, как они спали. Я не мог поверить в то, что собаки могут ездить на поезде.

На следующей остановке собака покрупнее, мохнатая, точно медведь, встала и принюхалась, а потом легла и опять задремала. То же самое повторилось и в следующий раз, когда поезд затормозил. Только теперь мохнатый пес дернул за ухо собаку поменьше, и они вместе вышли за дверь вагона. Вскоре собаки исчезли в толпе.

Я проснулся от голода. Выпрямившись, я выглянул из окна. Мы уже давно выехали за пределы Большого Города.

Я уже испугался, что проспал свою остановку, когда из громкоговорителя донеслось название моего поселка.

Я соскочил с лавки и вышел из вагона. На платформе мне пришлось пробираться сквозь лес ног, сумок и рюкзаков. Конечно, мама будет ждать меня на вокзале, она придет сюда в своем красном пальто, на котором теперь не хватает одной пуговицы. Конечно, мама ходила сюда каждый день, встречала каждый поезд, ждала своего Мишку.

Но никто не ждал меня, никто не улыбнулся. Не было тут ни красного пальто, ни каштановых волос.

Я прошел по деревне, мимо школы, мимо лавки мясника, мимо магазина тканей, мимо пекарни, где работала мама. Холодный ветер продувал мой свитер. В пекарне было темно.

Я поднялся по длинному пологому склону холма и дошел до высотки. В доме я не заметил никакого движения. Но мама, конечно же, ждет меня. Выглядывает меня.

Я взбежал на четвертый этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Мое сердце трепетало.

Дверь стояла нараспашку. Я уже хотел войти в квартиру, но тут меня осенило. А что, если он там? Что, если там тот злой дядька, с его огромными уродливыми ступнями, гнилыми зубами и бутылками водки? Вонь его пота, красное пятно на полу…

Дверь скрипнула. Я отпрянул.

– А ты еще кто такой? – В дверном проеме показалась грузная тетка с одутловатым лицом. На тетке была черная куртка и грязная шаль.

– Меня зовут Мишка, Михаил Андреев, – прошептал я, слыша, как стучит мое сердце. – Я тут живу. С мамой. Мою маму зовут Анна Андреева.

Хмыкнув, женщина принялась выносить на лестничную клетку бутылки.

– Ну и свинья же твоя мать, – сказала она.

Во мне вспыхнула злость.

– Моя мама не свинья! – возмутился я. – Это он свинья. – При мысли о нем мне стало дурно. – Он плохой, плохой дядька.

Женщина пожала плечами.

– Пусть так. Но сейчас их здесь нет. Тут вообще неделями никого не было. Квартплата уже месяцами не внесена. А мне, значит, прибирай за этими свиньями. Скоро новые жильцы въедут.

– Но ведь тут живем мы, – возразил я. – Мама просто уехала ненадолго.