Мартина Мэдден - Ануш. Обрученные судьбой

Хават улыбнулась, облизала язычком верхнюю губу. На ее широком лице поблескивали глаза. В деревне Хават звали Монголка, потому что она была похожа на монгольских всадников, которые приехали из российских степей в Ризау и Трапезунд.

Местные жители после рождения Хават считали ее мать уже слишком старой, чтобы иметь детей, но, к всеобщему удивлению, госпожа Таланян забеременела снова и родила здорового мальчика – Кеворка.

– Госпожа Стюарт спрашивала о тебе, – заговорила Ануш. – Она хотела знать, почему ты не был в школе.

– Я теперь работаю на ферме, мне нужно помогать матери.

– Завтра будут вручать призы. Я не должна была тебе говорить, но, по-моему, один из них предназначается тебе!

Кеворк искоса посмотрел на Ануш:

– Дадут медаль?

Та кивнула:

– Да, ты один из победителей.

Мальчик недолго обдумывал сказанное.

– Отдай ее Саси, мне нужно работать.

– Мне кажется, твой отец хотел, чтобы ты ее получил!

– Мой отец предпочел, чтобы я присматривал за фермой.

Господин Таланян, как и многие мужчины деревни, не умел ни читать, ни писать, но хотел, чтобы его дети учились. Он был другом детства отца Ануш и дальним родственником ее матери.

Своего отца Ануш толком не знала. Напоминанием о нем служил лишь портрет, висевший у двери, да помазок, который она держала в своей комнате. На фотографии отец был запечатлен стоя: в костюме и рубашке с жестким воротничком, возле сидящей матери, одетой в традиционное армянское платье. Они с торжественным видом уставились в камеру, будто незнакомцы, каковыми, по сути, и являлись. Дагеротип [2]давно поблек, его цвет стал мутно-зеленым, что придавало лицам неземную бледность. Однако же это нисколько не уменьшило доброты в глазах отца и не скрыло блеска его густых каштановых волос.

Ануш обожала мужчину на фотографии. Она любила его той любовью, какую лишь ребенок может испытывать к отцу, которого никогда не знал. Они были чем-то похожи, не ростом, хотя отец был необычно высок, а скорее темным цветом глаз и волос.

Их схожесть была для Ануш источником постоянной отрады. Все деревенские девочки после двенадцати лет скалывали волосы, но Ануш носила толстую косу, которая свободно свисала на спину.

– Покачай меня, – попросила Хават и увлекла Ануш к качелям.

Девочка села, устроилась поудобнее. Ануш встала рядом и легонько качнула.

– Выше!

Качели скрипели и стонали, а ноги Хават рассекали прохладный воздух.

– Выше! – снова попросила она, откидываясь назад.

Старые качели восставали против такого обращения, с каждым толчком их опоры чуть ли не вырывались из земли.

– Толкай сильнее!

– Ты упадешь, Хави! – предостерегла ее Ануш, но еще раз сильно толкнула.

Громкий металлический скрежет испугал ласточек, дремавших на выступающих потолочных балках сарая. Ануш ухватилась за веревки и резко остановила качели.

Кеворк опустил вилы и пошел посмотреть, что творится в переулке. С тех пор как двуколку продали, ворота более не открывали, на улицу выходили сквозь пролом в рушащейся каменной стене.

Петли ворот заржавели из-за влажного соленого воздуха и жалобно заскрипели, когда солдаты начали их открывать. Они вошли во двор как раз в тот момент, когда Ануш и Хават вышли из сарая.

Мужчины выглядели злыми и опасными. Один из них подошел к мальчику. Он был худым и невысоким, не намного выше, чем Кеворк, с узким лицом и бегающими глазами, как у хорька. Один глаз был карим, другой – мутно-синим, они были посажены слишком близко к длинному носу.

– Ты живешь здесь?

Кеворк кивнул.

– А ты? – спросил он у Ануш.

– Я соседка.

Хорек обернулся к солдатам, стоящим у него за спиной.

– Посетитель! Хорошо… Мне нравится уделять время посетителям.

Солдаты засмеялись, а мужчина повернулся к девочкам:

– Мы пришли за едой. Иди в дом и неси все, что есть!

– Здесь нет еды, – ответила Ануш.

– Ты лжешь!

– Это правда. Здесь ничего нет.

– Обыскать дом! – велел Хорек остальным, и те исчезли внутри дома.

– Это место – самая настоящая развалина! – сказал один из солдат, вернувшись с пустыми руками. – Нет ни черта! Даже в холодильной комнате пусто!

Из окна наверху порхнула вниз и упала на землю одежда, раздался двойной глухой стук тяжелых ботинок.

– Я беру ботинки, – крикнул высунувшийся из окна солдат.

Хават, стоявшая возле Ануш, начала плакать.

В дверях показался третий солдат, держа в руках фотографию в рамке.

– Нет! – крикнул Кеворк – Это мой отец!

Солдат оттолкнул мальчика, но Кеворк продолжал тянуться к фотографии.

– Отдайте ее мне!

– Отвали!

– Она моя!

– Забери ее тогда! – сказал солдат и разбил стекло о стену сарая.

Затем вынул из рамы серебряный ободок. Кеворк поднял порванную фотографию, лежащую среди осколков стекла.

– Посмотрите в надворных постройках! – приказал Хорек, и два солдата исчезли в свинарнике и сарае.

– Пусто! – сказал один из них, вернувшись. – Старое свиное дерьмо, и больше ничего!

– В сарае несколько кур – и все.

– Начнем с них. Возьми с собой Саная, и сверните им шеи.

Солдаты закрыли за собой дверь сарая, и вскоре во дворе стали слышны звуки хлопающих крыльев и кудахтанье, которое резко прекратилось. Дверь открылась, и появились солдаты, неся в руках четырех кур со свернутыми шеями.

– Где животные, мальчик? – спросил Хорек.

– Здесь больше ничего нет, – ответила Ануш. – Взять больше нечего.

– Я тебя не спрашивал! Я спросил мальчика-фермера! Ты похож на него. Ты фермер, а, мальчик?

Кеворк кивнул.

– Ну так где животные?

Тот не ответил.

– Смотри, гусь! – заметил один из солдат.

Разведя руки, мужчина нагнулся над гусем, но тот громко зашипел и забил своими огромными крыльями. Солдат отскочил, а остальные засмеялись.

– Ты же не испугался гуся, Ханим?

– Сам лови его!

– И поймаю! Смотри!

– Не забирайте гуся, – попросила Ануш, – пожалуйста! У них больше ничего нет!

– Эй, гусик-гусик… – начал зазывать солдат, сняв китель. – Иди сюда!

Гусь расправил крылья, опустил голову и двинулся на солдата, но тот стоял на месте и вдруг набросил китель на гуся.

В одно мгновение мужчина оказался на борющейся птице, призывая других на помощь.

Кеворк подбежал к нему, крича, но чья-то рука схватила его за воротник и отшвырнула так, что мальчик пролетел полдвора.

– Принесите мне тот топор, – велел Хорек.

Он снял китель с гуся, а двое солдат прижимали шею птицы к куску дерева.

– Держите его ровно!

Занеся топор над головой, он опустил его на гусиную шею. Тут же хлынула кровь, заструилась, будто живое существо, забрызгала одежду солдат, их руки и лица.

Пока Хорек триумфально держал тушку, один солдат прильнул к обрубку шеи и стал пить кровь. Кеворк наскочил на него, начал его пинать и бить изо всех сил.