Кристин Ханна - Соловей

У камина она взяла тяжелую кочергу и осторожно, на цыпочках, поднялась по лестнице. В спальне выглянула в окно, стараясь остаться незамеченной.

Во дворе толпились десятки людей, в основном женщины и дети, но вели они себя как стая голодных волков. Голоса сливались в один отчаянный рык.

Вианна отошла от окна. Что, если двери не выдержат? Такая толпа не то что двери, и стены может снести.

Дрожа от ужаса, она спустилась вниз, не в силах вдохнуть, пока не увидела Софи, сидевшую на диване. Вианна пристроилась рядом, обняла дочь, которая под ее ласковыми руками тут же свернулась в клубочек. Хорошая, сильная мать могла бы сейчас рассказать ребенку какую-нибудь поучительную историю. Но у Вианны от страха пропал голос. Все, на что ей хватало сил, – молиться. Молиться безмолвной молитвой без начала и конца. Господи.

Она прижала дочь к себе покрепче:

– Засыпай, Софи. Я с тобой.

– Мама, – Голос Софи был едва слышен из-за грохота снаружи, – а что, если там тетя Изабель?

Вианна посмотрела на маленькое серьезное личико дочери.

– Помоги ей Боже, – только и смогла она ответить.

Увидев серый каменный дом, Изабель совсем лишилась сил. Гаэтон открыл ворота, которые почему-то отчаянно заскрипели и повисли на одной петле.

Опираясь на него, Изабель доковыляла до входной двери и дважды постучала, вздрагивая от каждого прикосновения окровавленных костяшек к дереву.

Никто не ответил.

Она заколотила кулаками, попыталась позвать сестру по имени, но голос окончательно сел.

Изабель отшатнулась, чуть не упав от охватившего ее чувства поражения.

– Где тут можно поспать? – спросил Гаэтон, поддерживая ее за талию.

– Сзади. В беседке.

Он провел ее вокруг дома, на задний двор. Здесь, в благоухающем жасмином убежище, Изабель рухнула на колени. Она не заметила, что Гаэтон куда-то пропал, а потом вернулся и принес теплой воды, которую она пила из его сложенных лодочкой ладоней. Этого было мало. Живот заурчал от голода, глубоко внутри скрутило. И все же, когда он попытался снова отойти, она потянулась за ним, что-то бормоча, – наверное, просила не оставлять ее одну, и он опустился рядом, подложил руку ей под голову. Так они лежали на теплой земле, глядя на темный покров из виноградных листьев и ветвей над головами. Ароматы жасмина, цветущих роз и влажной почвы смешивались в чудесный букет. Но даже здесь, в тишине, она не могла забыть о том, через что им пришлось пройти совсем недавно… и о том, что ждало их в ближайшем будущем.

Она видела, как Гаэтон изменился. Ярость и гнев стерли улыбку с его губ, сострадание из глаз тоже куда-то пропало. После бомбежки он почти все время молчал, а если и говорил, то короткими, отрывочными фразами. Они оба начали понимать войну, понимать, что их ждет.

– Ты можешь остаться здесь, в безопасности, с сестрой, – сказал он.

– Я не хочу безопасности. А сестра не захочет, чтобы я тут оставалась.

Она повернулась и посмотрела на него. При свете луны, пробивавшемся сквозь листву, видны были глаза, губы, а нос и подбородок скрывались в темноте. Всего несколько дней будто прибавили ему несколько лет. От него пахло кровью, грязью и смертью – как, впрочем, и от нее.

– Слышал про Эдит Кавелл? – спросила она.

– Я что, по-твоему, похож на образованного?

Она подумала секунду и уверенно ответила:

– Да.

На этот раз он молчал так долго, что Изабель поняла: похоже, ей удалось-таки его удивить.

– Слышал. Спасла кучу пилотов авиации союзников во время Великой войны. Это она сказала, что «патриотизма недостаточно». И это твоя героиня – женщина, которую расстреляли?

– Женщина, которая изменила ход истории. Пусть и совсем немного, – ответила Изабель. – И я рассчитываю, что ты – преступник и коммунист – поможешь и мне изменить ход истории. Может, я и правда сумасшедшая, как говорят.

– Кто говорит?

– Все. – Она замолчала. Изабель давно научилась никому не доверять, но ничего не могла с собой поделать – ей хотелось верить Гаэтану. Он относился к ней как к человеку. – И ты мне поможешь. Как и обещал.

– Знаешь, как скрепляют такие сделки?

– Как?

– Поцелуем.

– Очень смешно. Я, между прочим, серьезно.

– Что может быть серьезней поцелуя на пороге войны? – Он почти улыбнулся, но во взгляде время от времени мелькали искры гнева, и это пугало, ведь она по-настоящему ничего о нем так и не узнала.

– Я поцеловала бы того мужчину, у которого хватило бы храбрости взять меня с собой на войну.

– Похоже, ты ничего не понимаешь в поцелуях, – вздохнул он.

– Можно подумать, ты много понимаешь. – Она откатилась в сторонку и тут же затосковала без ощущения его тепла. С деланным равнодушием придвинулась обратно и оказалась с ним лицом к лицу, чувствуя его дыхание.

– Я хочу взять тебя с собой. – Он положил руку ей на затылок, притянул к себе и прошептал, почти касаясь ее губ своими: – Ты уверена?

Изабель не понимала, спрашивает он о войне или о поцелуе, но сейчас это было неважно. Раньше Изабель запросто целовалась с парнями, щедро рассыпая свои милости и совершенно не задумываясь о том, – она не придавала никакого значения подобным пустякам. Но никогда прежде ей не хотелось поцелуя по-настоящему.

– Да, – шепнула она.

От его поцелуя словно что-то раскрылось, развернулось в сердце. Впервые в жизни она поняла, о чем написано в дамских романах; поняла, что душа женщины может измениться так же стремительно, как меняется мир в начале войны.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

Она не произносила этих слов с четырех лет, и тогда они предназначались маме. Внезапно лицо Гаэтона застыло, улыбка стала такой натянутой и фальшивой, что Изабель растерялась.

– Что случилось? Я сделала что-то не так?

– Нет. Конечно, нет.

– Как же нам повезло, что мы встретились, – сказала она.

– Нам жутко не повезло, Изабель. Уж поверь. – И с этими словами он привлек ее к себе и поцеловал.

Она отдалась этому поцелую, заполнившему всю ее вселенную, и наконец поняла, каково это – быть кому-то нужной.

Проснувшись, Вианна прислушалась к тишине. Где-то пела птица. Рядом ворочалась и бормотала во сне Софи.

Вианна встала, подошла к окну, открыла ставни.

Обломанные ветви яблонь свисали, словно сломанные руки; створки ворот болтались на одной петле – остальные две были сорваны. Поле и луг через дорогу вытоптаны. Беженцы разбросали свои пожитки повсюду – чемоданы, тележки, теплую одежду, нести которую слишком тяжело, а надеть на себя – жарко; попадались даже подушки.

Вианна спустилась на первый этаж и осторожно повернула ключ в замке. Прислушалась – тишина. Наконец отважилась повернуть ручку и отворить дверь.

Огород погиб. Они выдрали все, что выглядело хотя бы отчасти съедобным, оставив после себя лишь сломанные стебли и вытоптанные грядки.