Василиса Савицкая - За ширмой

Он всегда был немного чокнутым, он был не таким, как все. За все существование человечества выработался определенный стереотип отношений, которому в общем следовали все люди. На устоявшиеся вопросы были устоявшиеся ответы, люди опирались на какие-то ритуальные моменты в отношениях, какие-то жесты, какое-то поведение. Я не знаю, плохо это или хорошо, но я была продуктом этого онтогенеза и привыкла, как и все, следовать этим правилам, а с ним было все не так, он был как пришелец с другой планеты. Не отрицая этого, он всегда объяснял свое поведение неумением общаться с людьми или недостаточностью опыта, но меня не устраивали эти объяснения, я не могла подстроиться к нему, мне было сложно воспринимать его таким, каким он был, и я боролась, боролась не понятно с кем. В те моменты, когда мы сорились, в те моменты, когда я была уверена в его реакции, он вел себя радикально наоборот, и мне ничего не оставалось делать, как мириться с этим.

Я говорила ему: «Мне болит голова». Мне болит – это диалектное, так надо?да

– Выпей таблетку, – не отрываясь от своих дел, говорил он. И это было сказано так искренне, это было пропитано такой заботой, что мне ничего не оставалось делать, как пить таблетку. Но я была взрослым человеком и прекрасно понимала, что когда что-либо болит, нужно пить таблетку. Мне нужна была другая реакция. Я не знаю: то ли жалость, то ли сочувствие или соучастие, но не «выпей таблетку».

Он часто говорил, что я схожу с ума, что требую сама не знаю что. Но полгода наших отношений были поистине волшебны. Я просто не верила, что есть такие люди, как он, я даже думала, что он единственный экземпляр, выживший в этой суматохе. Эти полгода прошли, и все стало меняться. То ли мы стали привыкать друг к другу и наши отношения приобретали новый оттенок, который мне не подходил, то ли он понял, что я действительно сильно его люблю. Я не знаю, что случилось, но все стало не так, все менялось, и не в лучшую сторону.

И пять дней назад мне надоело, я устала, у меня не осталось сил. Я не видела продолжения. Ведь плохо было мне, а не ему. У него жизнь текла, как обычно, по устоявшимся принципам, схемам, теориям. Он не страдал, как я, он не ходил из угла в угол, он не анализировал, всеми силами пытаясь отмахнуться от этого анализа, он не зарывался с головой в подушку, чтоб только не думать об этом.

Он всегда спокойно говорил:

– Все отношения рано или поздно кончаются, нужно воспринимать это как должное.

– Но это не так! – отрицала я. – Есть отношения, которые длятся вечность. Ты хочешь сказать, что, если я перестану тебе звонить, ты смиришься с этим и примешь как должное?

– Но я же не смогу заставить тебя любить меня. Меня?

– А как же твоя любовь? Эти же чувства не поддаются простому объяснению, они не контролируются. Если я обижусь, если я перестану общаться с тобой для того, чтоб как-то изменить то, что меня не устраивает. Или просто я буду ждать, когда ты первый позвонишь после какой-нибудь ссоры. Ты же не правильно рассуждаешь.

Но он не понимал меня, а я перестала понимать его.

И сейчас, помешивая кофе, я осознавала, что он не знает, что я больше не буду с ним, что он больше не будет моим.

«Может, он не любил меня?» – часто спрашивала себя я, но я знала, что любил, просто любовь у него была такой уж очень простой, обыденной, банальной или, наоборот, его любовь была настолько глубока и сильна, что я не смогла ее понять.

Я открыла глаза. Перекинувшись через окно, я посмотрела на аллею, проходившую рядом с моим домом. Чуть дальше от крыльца стояла машина. Я должна была выйти минут двадцать назад, но я не выходила, и даже если б я не вышла в течение всего дня, машина так бы и стояла, чуть вдали. Она, наверное, простояла всю ночь, а потом следующий день. И так она стояла, играя на солнце своей лакированной краской черного цвета, пока совсем бы не поржавела и не рассыпалась. В ней сидел человек, который выполнял свои обязанности, написанные в его инструкции. Он возил, он был водителем, его дело заключалось в перевозе человека (в данный момент меня) в нужное место. Но инструкция не включала в себя такие эмоции, как переживание и беспокойство по поводу задержки этого человека на целых двадцать минут, с учетом того, что этот человек никогда не опаздывал. И даже если бы он поднялся ко мне, чтоб узнать, где я, и увидел мое бездыханное тело в луже крови, он просто отвез меня, а точнее мое тело в морг, той есть в пункт назначения, чем бы и выполнил свою инструкцию вполне добросовестно.

Мне стало грустно.

– Эй! – крикнула я, но ответа не последовало. – Эй! – крикнула я громче, чем привлекла к себе внимание сидевшей во дворе соседки, старой девы лет ста пятидесяти, которая сутками сидела на маленькой лавочке и пыталась не пропускать ни одного события проходившего вокруг.

Наконец дверца машины медленно открылась, и оттуда также медленно вышел шофер. Он поднял голову к моему окну. Его лицо не выражало никаких эмоций, глаза были прикрыты козырьком кепки, которую он, наверное, не снимал даже ночью, а поллица снизу прикрывал поднятый ворот.

– Интересно, ему бывает хреново? – почему-то подумала я. Этот человек работал у меня года три, но, несмотря на этот срок, я не смогла ответить на возникший у меня вопрос.

– Еще минут тридцать, – крикнула я. Он молча открыл дверцу машины и сел обратно. В какой-то момент чувство зависти к этому человеку прошло сквозь меня, и, как мне показалось, совсем немного его осталось где-то внутри.

Я долго стояла возле гардероба. Тертые джинсы, свободная майка и кеды – это был лучший вариант в данный момент. Но разве я могла надеть джинсы, тертые джинсы, от которых его просто коробило, разве я могла надеть кеды, которые он не выносил? Я – полностью потерявший себя человек, зависимое существо, разве могла я позволить себе сделать то, что вызывало у него негодование, которое он, в общем, не высказывал? Я медленно достала его любимые черные в полоску брюки, надела высокий каблук и, хоть я пыталась убедить себя, что не могу ходить на работу в спортивном виде, я прекрасно понимала, что делала так, как хотелось ему. Даже тогда, когда его не было рядом, даже тогда, когда его не было вообще, даже тогда, когда он этого не замечал. Я ненавидела себя за это, я ненавидела его, но продолжала так делать всегда…

***

Иногда мне трудно было дышать от сильных порывов ветра, который как сумасшедший врывался в окно машины, вздымая мои волосы, ломая прическу, размазывая по лицу помаду. Мне приходилось широко открывать рот, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха и не задохнуться от его нехватки.

Я смотрела через развивающиеся волосы на мелькающие деревья. Они убегали с такой скоростью, что мне трудно было различать их. От этого мелькания я медленно начала впадать в транс. Перед глазами опять стали всплывать картины из прошлого.