Василиса Савицкая - За ширмой

К нему у меня не было ни злости, ни ненависти, ни претензий… Ровно. Просто так получилось. Два разных человека оказались по воле рока на одной территории. Его не было в моем сознании, была только обида, что все так получилось, и то не к нему. Жизнь прошла мимо. Хотелось счастья, а получилось – как всегда. Менять что-либо слишком поздно. Все, что я могла сделать, – это раствориться в вечности. Зачем бороться, если ты урод, калека и ты «не такая». Зачем идти дальше по этой земле с этой непосильной ношей? Смысл?

…таблетка выпала на пол. Я подняла и положила ее в кучку белых плоских кружочков на столе. Думать сейчас о микробах было до боли глупо. Какая разница… умирать с микробами или без. С ними хоть не так одиноко…

Ночь, улица, фонарь, аптека

Свет от фонаря был действительно тусклый и бессмысленный. Точнее сказать… безжизненный. Все замерло и застыло. Даже снег в этом свете был такой же тусклый и неживой. В холодном стеклянном воздухе прозрачная тишина. Вокруг ни души. Аптека закрыта на переучет, голова болит безбожно, таблетки все закончились. Стою одна посреди улицы, в голове сквозь боль… Одна лишь мысль. Кто я? Зачем я? Что я делаю на этой земле?..

…Отпустите меня. Дайте мне возможность, не объясняя, исчезнуть… Раствориться. Без вопросов и ответов, без обид. Просто разомкните руку, и я пойду. Ну устала я. Свободы хочу. Как это, не знаю, но хочу этого всем телом. Жизнь одна. Я «вашей» живу. «Моя» где? Годы так стремительно летят вперед. Дни, как бисер, сквозь пальцы о землю бьются, в вечности теряются. Не успеваю уже… Для себя не успеваю. Дайте мне для себя хоть день прожить. Не знаю, как это, не умею, но мне так хочется. И на море хочется…

Мысли эти о тишину разбиваются, пристанища не находят. Воздух щеки морозом терзает… горят. Стою посреди улицы, к тишине прислушиваюсь. Плакать нельзя, слезы сразу в хрусталь превращаются. А ветер песню поет, заунывную… Такую же, как и жизнь моя.

А что, спросите, жизнь? Да жизнь как жизнь. Детство в детдоме провела. В принципе, по большому счету повезло… И директор, и воспитатели люди добрые были. Любили нас… Только конфеты себе брали, самим не хватало. Но мы и не злились, правда, очень попробовать хотелось.

Среди сверстников все спокойно было, отвело как-то. Все сами по себе были, друг друга и не замечали. Дедовщины не было, и слава богу. Я дружила с Катенькой. Маленькая такая была, тихая, стеснительная. Всех боялась. А потом померла Ка-тенька. Чего – не понятно. Нам причину так и не сказали. Заснула и не проснулась. Я сама осталась. Больше ни с кем так и не сошлась.

Выросла, детдом за плечами, как сон, остался. Не кошмарный сон, но и не яркий, светлый. Такой давящий. Знаете, когда просыпаешься, вроде и не помнишь ничего, а внутри чувство едкое такое, тягучее, воротит, мутит, а причину не понять. Вот так и у меня было. Причину не понимала, но от тошноты вечной избавиться не могла.

В сознательную жизнь вошла с опаской. Штамп неуверенности в себе, что если родилась ненужной, то так и по жизни будет, приклеился, врезался, застрял где-то между ребрами навсегда.

Ступала по жизни неуклюже, все по сторонам озиралась. К себе подпускать людей из «большого мира» боялась… Другие они, не такие, как мы, детдомовцы.

Работала день и ночь. За жилье платить надо было, да и есть что-то, а куда податься после училища? В институт хотела, но, как сказали, ума мало. Хотя точно помню, все экзамены правильно написала. Плакала в коридоре долго, не верила, а вступиться-то и некому было. Уборщица сухо по плечу потрепала, лишних эмоций не высказывая:

– Иди домой. Не плачь. На таких, как вы, у них «местов» нет.

«На таких как мы… «местов» нет». Навсегда эту фразу запомнила, стереть ее из сознания так и не смогла.

Вот и пошла туда, где места для нас были. Шила, стирала, посуду мыла. За все бралась, ничего не чуралась. Людей только чуралась, все к ним привыкнуть не могла… Боялась.

Да и не зря боялась. Было чего.

За разбитую тарелку хозяин кафе оплеуху подарил. Прибыль упала, на всех зло срывал. Вот я под горячую руку и попала. Щека долго болела, а вот сердце и до сих пор не прошло. Но глотнуть пришлось, когда за спиной нет никого, кто вступиться может, люди чувствуют это и звереют.

Таких «оплеух» от жизни и не сосчитать.

Останавливалась, когда сил совсем не оставалось, когда ком возле горла дышать мешал, а слезы видеть, и спрашивала – кого не знаю, но принято ведь Бога. Вот к нему и обращалась… В небо невидящими глазами смотрела и бесшумными губами шептала:

– Сил дай, Господи, выдержать все это… Или к себе возьми. Не могу сама больше.

Но он молчал. Наверное, не слышал… Тихо просила.

Нет сил просить больше. Закончились. И вера закончилась. И надежда. Сорок лет прошу… Не слышит. Устала. Мои плечи слабые не выдерживают ношу непосильную. Чувствую, треснут, разломятся… Как же мне без них потом?..

Одно хочу – море увидеть… Всю жизнь мечтала, но так и не смогла… Чувствую – и не смогу.

…Отпустите меня. Зачем я вам? Дайте мне возможность, не объясняя, исчезнуть… Раствориться… без вопросов и ответов. Просто разомкните руку, и я пойду.

…Понять никак не могу, кого прошу я… Никто не держит. Никого нет. Ведь сама я. Одна-оди-нешенька. Как ненужной родилась, так вот до сих пор и осталась ненужной. А я все прошу и прошу, не уймусь никак. Слышала, люди с ума незаметно сходят. Наверно, и я медленно туда бреду, а так хотелось на море…

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века —

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь,

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

А. Блок

Сто дней после самоубийства, или Записки сумасшедшей

Я открыла глаза. Вокруг ничего не изменилось. Сколько я наблюдаю эту панораму, я не знаю, кажется, вечность. Маленькая, почти пустая серая комната, в которой только кровать и стул старый с облупившейся краской. Серые стены давят с четырех сторон своим мерзким оттенком. Глядя на них, я все пытаюсь понять, кто и с какой целью выбрал именно этот мертвый оттенок в этом мертвом месте. Потолок темным квадратом нависает надо мной, сковывая движения.

Толстые ремни перекинуты через мое тело, двигаться тяжело. Лежу неподвижно, не отрывая глаз от темного окна, сквозь решетки которого видна разрезанная металлическими прутьями на три части бледная луна. Каждую ночь мы смотрим друг на друга. Она так же одиноко висит в небе, с высоты наблюдая за мной. Каждую ночь мы остаемся с ней один на один. Я жду этих встреч… больше ждать мне нечего. Она – все, что у меня осталось. Луна нема, как и я. Она безнадежно смотрит в мое окно, не в силах пошевелиться.