Гилберт Честертон - Поединок доктора Хирша

– Соотечественники! – надрывался он. – Я не умею говорить красивые речи, но поэтому и обращаюсь к вам! Краснобаи, что сидят в своих гнусных парламентах, умеют отмалчиваться, когда им это нужно, – точно так же, как и этот шпион, что скрывается в доме напротив! Он молчал, когда я колотил в дверь его спальни! Он и сейчас молчит, хотя слышит мой голос с другой стороны улицы и трясется от страха! О, эти политиканы умеют красноречиво отмалчиваться! Но пришло время, когда мы, не наученные красивым речам, должны сказать свое слово. Вас предали пруссакам. Вас предают прямо сейчас, а предатель живет в соседнем доме! Я Жюль Дюбоск, полковник артиллерии из Белфорта. Вчера в Вогезах мы поймали немецкого шпиона и нашли при нем документ, который я держу в руках. Конечно, дело пытались замять, но я отнес документ автору – человеку из этого дома! Это записка, написанная его почерком и помеченная его инициалами. В ней содержится указание, где найти рецепт изготовления нового, бесшумного пороха. Его изобрел Хирш, который и написал эту памятку. Она написана по-немецки и найдена в кармане немецкого лазутчика. «Скажите ему, что формула пороха, написанная красными чернилами, находится в сером конверте в первом ящике слева от стола секретаря Министерства обороны. Ему нужно соблюдать осторожность. П. Х.»

Он выстреливал короткие фразы, как из пулемета, но явно принадлежал к тому типу людей, которые либо безумны, либо правы. Толпа состояла в основном из националистов и уже разразилась угрожающим ревом, а меньшинство, представленное не менее сердитыми интеллектуалами во главе с Брюном и Арманьяком, лишь делало большинство еще более воинственным.

– Если это военная тайна, почему вы кричите о ней на улице? – выкрикнул Брюн.

– Я скажу вам почему! – прогремел Дюбоск над ревом толпы. – Я пришел к этому человеку как гражданин и его соотечественник. Если у него было какое-то объяснение, он мог переговорить со мной наедине. Но он не пожелал объясняться. Вместо этого он вышвырнул меня из дома и направил к каким-то двум своим прихвостням в кафе. Но я собираюсь вернуться, и теперь за мной пойдут парижане!

Дружный крик сотряс фасады домов, и из толпы вылетели два камня, один из которых разбил окно над балконом. Воинственный полковник снова нырнул в арку, и вскоре оттуда донесся грохот и крики. Человеческое море ширилось с каждым мгновением, и живые волны подступали к крыльцу и ограде. Казалось неизбежным, что дом изменника будет взят приступом, как Бастилия, но тут разбитое двустворчатое окно раскрылось, и доктор Хирш вышел на балкон. При виде его ярость толпы едва не сменилась хохотом, настолько нелепо выглядела его фигура в такой обстановке. Длинная голая шея, переходящая в покатые плечи, формой напоминала бутылку шампанского, но это была единственная черта, напоминавшая о празднике. Пальто болталось на нем как на вешалке; длинные волосы морковного цвета свисали путаными прядями, а щеки и подбородок были окаймлены несуразной бородой, начинавшейся далеко ото рта. Доктор был очень бледен и носил синие очки.

Несмотря на мертвенную бледность, он заговорил со спокойной решимостью, так что толпа притихла на середине третьей фразы.

– …лишь обратиться к моим недругам и друзьям. Своим недругам я скажу: действительно, я не принял месье Дюбоска, хотя он ломился в эту самую комнату. Действительно, я попросил двух других людей переговорить с ним от моего имени. И я скажу вам, почему это сделал! Потому что я не хочу и не буду встречаться с ним – потому что это будет против всех правил чести и достоинства. Прежде чем меня торжественно оправдают перед судом, я должен разрешить другой спор с месье Дюбоском, и направив его к своим секундантам, я строго следовал…

Арманьяк и Брюн энергично махали шляпами, и даже недоброжелатели доктора Хирша разразились аплодисментами, когда услышали этот неожиданный вызов. Еще несколько фраз остались неразборчивыми, но потом голос доктора возвысился над шумом.

– Своим друзьям я скажу, что всегда предпочитал чисто интеллектуальное оружие, которым должен ограничиваться каждый цивилизованный человек. Но наша самая драгоценная истина заключается в основополагающей силе вещества и наследственности. Мои книги пользуются успехом, мои теории не подвергаются сомнению, но в политике я страдаю от предрассудков, которые вошли в плоть и кровь у французов. Я не умею витийствовать, подобно Клемансо и Деруледу, потому что их слова напоминают отголоски их пистолетных выстрелов. Французам нужна дуэль, как англичанам нужен спорт. Хорошо, я готов предоставить доказательство и заплатить эту варварскую цену, а потом вернусь к здравому смыслу до конца своих дней.

В толпе сразу же нашлись добровольцы, предложившие свои услуги полковнику Дюбоску, который теперь выглядел вполне удовлетворенным. Одним из них был солдат, недавно сидевший с чашкой кофе за столиком.

– Можете рассчитывать на меня, сударь. Я – герцог Валонский.

Другой оказался крупным мужчиной, которого его друг-священник сперва попытался отговорить, а потом отошел в сторону.

На заднем дворе кафе «Карл Великий» ранним вечером был накрыт легкий ужин. Хотя над головами посетителей не было стеклянного потолка или золоченой лепнины, все они находились под зыбкой, изменчивой лиственной крышей; декоративные деревья стояли так плотно, что создавали впечатление небольшого сада, в тени которого прятались столики. За одним из центральных столиков в полном одиночестве сидел невзрачный маленький священник, который с серьезной сосредоточенностью отдавал должное блюду с горкой жареных снетков, стоявшему перед ним. Он вел очень простой образ жизни, но питал склонность к внезапным роскошествам в уединении; его можно было назвать умеренным эпикурейцем. Он не поднимал глаз от тарелки, окруженной красным перцем, ломтиками лимона, ржаным хлебом и сливочным маслом, пока на стол не упала длинная тень его друга Фламбо, который опустился напротив. Фламбо был мрачен.

– Боюсь, мне придется выйти из игры, – угрюмо сказал он. – Я полностью на стороне таких французских солдат, как Дюбоск, и против французских атеистов вроде Хирша, но кажется, в этом деле мы совершили ошибку. Мы с герцогом решили проверить обоснованность обвинения, и теперь я рад, что мы это сделали.

– Записка оказалась фальшивой? – спросил священник.

– В том-то и дело, – отозвался Фламбо. – Она написана почерком Хирша, тут нет сомнений. Но ее написал не Хирш. Если он французский патриот, он ее не писал, потому что не мог выдать Германии секретные сведения. Если же он немецкий шпион, он все равно ее не писал, потому что в ней нет сведений, важных для Германии.