Джон Карр - Все приключения Шерлока Холмса

– На всей улице?

– Ни живой души, сэр, даже собаки. Тогда я собрался с духом, пошел обратно и толкнул дверь. Внутри все было тихо, и я заглянул в комнату, где горел свет. Там на каминной полке трепыхалась свеча – красная, восковая, – и в ее свете я увидел…

– Да, я знаю, что вы увидели. Вы несколько раз обошли комнату по кругу, потом опустились на колено возле трупа, после чего двинулись к кухонной двери, подергали ее и…

Джон Рэнс вскочил на ноги с испуганным видом и подозрительно посмотрел на Холмса.

– А где же вы прятались, раз все это видели? – вскричал он. – Больно много вам известно.

Холмс рассмеялся и бросил констеблю через стол свою визитку.

– Не надо арестовывать меня за убийство, – сказал он. – Я – гончая, а не волк; мистер Грегсон и мистер Лестрейд подтвердят это. Продолжайте, пожалуйста. Что вы сделали после этого?

Рэнс снова сел, хотя взгляд его оставался озадаченным.

– Ну, я опять пошел к калитке и засвистел в свисток. На мой свист сразу же явились Мерчер и еще двое.

– Улица и на этот раз была пуста?

– Можно и так сказать, во всяком случае, там не было никого, кто способен передвигаться на двух ногах.

– Что вы имеете в виду?

Лицо констебля расплылось в широкой ухмылке.

– Знаете, я на своем веку повидал немало пьянчуг, но такого мертвецки пьяного забулдыги еще никогда в жизни не встречал. Когда я вышел, он буквально лежал на перилах и во всю глотку орал песню «Вперед, Колумбия» и что-то про новый полосатый флаг. Какая от такого помощь – он и на ногах-то не держался.

– Какой это был человек? – спросил Шерлок Холмс.

Джона Рэнса, видимо, раздражало, что ему задают не относящиеся к делу вопросы.

– Какой-какой… Сильно пьяный, вот какой, – ответил он. – И ночевать бы ему в участке, если бы мы не были так заняты.

– А лицо, одежда, вы не обратили на них внимания? – настаивал Холмс.

– Как не обратить, нам же с Мерчером пришлось его поднимать. Он был длинный, с красным лицом, подбородок и рот закутаны шарфом…

– Этого достаточно! – воскликнул Холмс. – Что с ним сталось?

– Некогда нам было с ним валандаться – и без того дел оказалось по горло. А вы за него не волнуйтесь – авось сам дополз как-нибудь до дома, что такому сделается?

– Как он был одет?

– В коричневый плащ.

– А хлыста у него не было?

– Хлыста? Нет.

– Возможно, он потерял его, – пробормотал мой компаньон. – Вы не видели или, быть может, слышали, не проезжал ли после этого поблизости кеб?

– Нет.

– Вот ваши полсоверена. – Холмс встал и взял шляпу. – Боюсь, Рэнс, вам никогда не подняться по службе. Голова предназначена не только для украшения, ею иногда надо думать. Прошлой ночью вы упустили свои сержантские лычки. Человек, которого вы ставили на ноги, – тот самый, кого мы ищем, и у него – ключ к разгадке этой тайны. Сейчас бесполезно что-либо объяснять, но, говорю вам, это именно так. Поехали, доктор.

Мы направились к ожидавшему нас кебу, оставив нашего информатора обескураженным: он, конечно же, не поверил Холмсу, однако был явно растревожен.

– Непроходимый дурак! – с горечью бросил Холмс, когда мы возвращались домой. – Подумать только: ему так повезло, а он проворонил свою удачу.

– Мне, пожалуй, все же неясно. Да, описание этого человека совпадает с воспроизведенным вами портретом второго участника таинственных событий. Но зачем он вернулся туда, откуда ему удалось сбежать? Преступники так не поступают.

– Кольцо, друг мой, кольцо – вот за чем он вернулся. И если у нас нет иной возможности поймать его, мы наверняка приманим его этим кольцом. Я поймаю его, доктор. Ставлю два против одного, что я поймаю его. И за все это я должен благодарить вас. Если бы не вы, я бы никуда не поехал и самый интересный шахматный этюд, какой мне когда-либо приходилось решать, прошел бы мимо меня. А если воспользоваться жаргоном живописцев, то можно назвать его этюдом в багровых тонах. Как вам? Багровая нить убийства вплетена в бесцветную ткань жизни, и наш долг найти ее, отделить и выставить напоказ, всю, до последнего дюйма. А теперь обедать – и слушать Норман-Неруду. Ее экспрессия и техника владения смычком восхитительны. Как там в этой вещице Шопена, которую она так чудесно исполняет: тра-ля-ля-лира-лира-лей [16] Шопен никогда не писал произведений для соло на скрипке. .

Откинувшись на спинку сиденья, этот ищейка-любитель залился веселой трелью, словно жаворонок, предоставив мне размышлять над многогранностью человеческого интеллекта.

Утренние усилия оказались чрезмерным испытанием для моего слабого здоровья, к середине дня я чувствовал себя вконец измученным. После того как Холмс отправился в концерт, я лег на диван и попытался соснуть пару часов. Тщетно! Мозг мой был перевозбужден увиденным, в нем роились самые странные догадки и фантазии. Всякий раз, закрывая глаза, я видел перед собой гориллоподобную физиономию убитого мужчины. Впечатление, которое она произвела на меня, было столь зловещим, что я вопреки собственной воле испытывал лишь благодарность к тому, кто избавил мир от этого чудовища. Если когда-либо человеческое лицо так откровенно воплощало в себе зло в его крайнем проявлении, то это, конечно же, было лицо Еноха Дж. Дреббера из Кливленда. Тем не менее я понимал, что справедливость должна восторжествовать, поскольку закон не считает порочность жертвы оправданием для убийцы.

Чем больше я размышлял, тем более выдающейся казалась мне гипотеза моего компаньона о том, что мужчину отравили. Я вспомнил, как Холмс обнюхал его губы, и понял: именно в тот момент он обнаружил нечто, натолкнувшее его на эту мысль. Опять же: если не яд, то что послужило причиной смерти, раз на трупе нет ни ран, ни следов удушения? Но с другой стороны, чья кровь оставила столь обильные следы на полу? В комнате не видно никаких признаков борьбы, и у жертвы не найдено оружия, которым он мог бы ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока все эти вопросы остаются без ответа, уснуть будет нелегко как Холмсу, так и мне. Его спокойствие и уверенность в себе убеждали меня в том, что он уже составил теорию, объясняющую все эти факты, хотя, в чем она заключается, я не мог даже предположить.

Вернулся Холмс так поздно, что я догадался: побывал он не только в концерте. Ужин был подан еще до его возвращения.

– Это было восхитительно, – сказал он, усаживаясь за стол. – Помните, что говорит Дарвин о музыке? Он утверждает, что способность воспроизводить и воспринимать ее была присуща человечеству задолго до того, как оно обрело дар речи. Вероятно, именно поэтому музыка так неизъяснимо волнует нас. В наших душах хранится смутная память о тех туманных веках, когда мир находился еще в младенческом состоянии.