Линдси Фэй - Тайна семи

Ты там в любом случае бесполезен, а брат убрал тебя с глаз долой. Так что не стоит портить дело.

Ты и без того во многом напортачил.

А затем в полубессознательном тумане я вдруг вспомнил, что дом Не Здесь и Не Там, возможно, в осаде. Уперся ладонями в пол и медленно, с трудом, встал на ноги.

Я шел, цепляясь за стенку; в раненой голове гуляли обрывки каких-то высказываний. Удалось зацепиться за одно – совсем недавно я не уделил ему должного внимания.

Шелковая Марш проболталась… Понятия не имею, откуда ей это известно, но речь сейчас не о том.

И я стал обдумывать это высказывание. Еще со времени визита на Грин-стрит я подозревал: Шелковая Марш знала, где и как умерла Люси. Но с тех пор произошло столько важных событий, что мне как-то некогда было вдуматься в это довольно странное предположение. Скорее всего, о том ей поведал убийца – она выудила у него всю правду, а потом проболталась. Но такой вывод не дает мне ровным счетом ничего.

Есть ли иное объяснение?

Я, вконец обессиливший и одинокий, толкнул дверь и оказался в ресторане, где не было ни души, а в окна просачивался бледный свет звезд. Прежде я никогда не бывал в Таммани-холл, но он являлся весьма популярным местом, где проводились разного рода мероприятия, устраивались концерты и лекции, кукольные спектакли и политические сборища. С высокого потолка над головой свисали люстры – они напоминали мне каких-то ночных хищников. И я как можно быстрее стал пробираться к выходу, минуя растения в кадках и перевернутые стулья. И уже был на середине комнаты, как вдруг меня просто сокрушила одна из возможных версий, объясняющих странную осведомленность Шелковой Марш, – и показалось, что все вокруг рушится, словно линия из костяшек домино, а голова так закружилась, что я врезался в стол.

– Нет, – произнес я вслух и ухватился за край стола. Чтобы успокоиться, не упасть или просто выкинуть эту мысль из головы. – Нет, этого просто не может быть.

Стало нечем дышать. Перед глазами снова поплыли звезды, а все помещение завертелось, закрутилось спиралями, точно некий обитатель психушки в бешеном танце.

А все потому, что я вспомнил кое-что еще.

Это тебя он хочет, только ты ему нужна, говорил я Делии Райт о Джордже Хиггинсе. Хотя и не должен был, не моего ума это дело.

Джорджу нужен лишь плод его воображения, ответила она тогда.

И сказала тем самым, как это обычно бывает, гораздо больше, чем мне было положено знать.

На меня нахлынули воспоминания. О том, как я беседовал с самыми разными свидетелями и ошибочно полагал, что все они не сообщили мне ничего полезного. Я вспомнил самые сильные мотивы, побуждающие человека к убийству. Самые простые. Вспомнил, как раз за разом просыпался после сна, где видел магнолии, с каким-то тревожным чувством, и никак не мог понять, чем оно вызвано. О том, как расспрашивал Шелковую Марш, сидя с ней лицом к лицу, какая же настоящая фамилия Люси – Райт или Адамс.

На этот вопрос было невозможно ответить.

Крепко зажмурившись, я представил себе семерых свободных чернокожих, жизнь которых была так или иначе связана и переплетена с моей, – трех членов комитета бдительности, Люси, ее сына, ее сестру и Жана-Батиста. И с почти истерическим содроганием понял, что не стоит, просто нельзя верить древним предзнаменованиям о появлении черных дроздов. Предвидеть это невозможно, особенно когда речь идет о людях. А никаких не воронах на крыле.

И, однако же, в данном конкретном случае я мог бы почерпнуть все это из детской считалки. Будь я другим человеком. Безумным.

Семь – это тайна, и всем молчок.

– Это нереально, – прошептал я. – Все это совершенно нереально. Все ложь.

Я бросился к двери – она оказалась незапертой, как и говорил Вал. У этого парня наверняка полным-полно самых разных ключей. Я бросился к перекрестку Нассау и Фрэнкфорт, который углом выходил к безлюдному сейчас Сити-Холл-парк, затем выбежал на Чэтем-стрит. Ловить экипаж в такой час – дело безнадежное. Уже почти рассвело; молочник с телегой, полной бидонов, качал воду насосом из колодца близ Гротона – наверняка хотел увеличить свои доходы, разбавив молоко и сливки. А стало быть, уже, наверное, около пяти.

Я опаздывал на встречу на полчаса.

Ничего, может, еще успею.

«Теперь она у Господа Бога или скоро с ним будет», – так сказал Джулиус Делии. «Разве?» – ответила тогда ее сестра. До чего ж похожие были у них голоса…

– Дурак, дурак! – яростно прошептал я и бросился бежать.

Впрочем, найти экипаж оказалось просто, и уже через четверть часа я был в Челси, стоя перед дверью в приют Не Здесь и Не Там, и звезды над головой начали бледнеть. Ночь отступала.

Дверь была открыта.

Я вошел, и шаги показались страшно громкими – такая мертвая тишина царила в доме. Боже, это просто невыносимо, до чего же тихо!

Я остановился в холле.

– Миссис Хиггинс?..

Никто не откликнулся.

– Есть кто дома?

Тишина обволакивала меня со всех сторон, с головы до пят, окутывала белым саваном, затыкая нос, рот и уши. Я словно примерз к полу.

А потом показалось – откуда-то издалека донесся крик. Но такой слабый, что определить направление было невозможно. А может, просто тихо мяукнула кошка? Не в силах выносить больше эту тишину, я пробежал через гостиную, потом – музей, затем торопливо сбежал по лестнице в потаенное подземное жилище.

О том, что я обнаружил там чуть позже, никакого доклада в полицию писать не стал.

А ведь это было важно, страшно важно, что именно и почему там такое произошло. И особенно важна эта история была для меня – даже передать не могу, насколько, потому что не так уж много у меня в жизни по-настоящему близких людей. Один из них, один из самых умных и храбрых мужчин, которых я когда-либо знал, был чернокожим, но свободным, родился в Нью-Йорке и при крещении получил имя Джулиус Карпентер. Нет, нельзя сказать, что он был мне как брат, – просто потому, наверное, что таковой у меня уже имелся. Но этот человек был мне нужен, как никто другой, он был моим близким другом. С первого же дня знакомства он всегда был так добр ко мне, причем без видимых усилий; рядом с таким человеком всегда начинаешь чувствовать себя менее одиноким в этом мире; он никогда ничего от меня не требовал, не создавал мне никаких проблем. Он всегда находился в таком ладу с самим собой, и глупо было бы задаваться вопросом, почему мы испытывали такую привязанность друг к другу. Однажды ему приказали отказаться от своего имени, но он не стал этого делать. И я никогда этого не забуду.

Джулиус Карпентер погиб ранним утром 1 марта 1846 года. Был смертельно ранен выстрелом в грудь, и я нашел его еще теплым, распростертым на полу в маленькой подземной гостиной.