Коллектив авторов - Спросите полисмена

– Что означает нудистское движение, Комсток? Адам и Ева, первые нудисты, совершили грехопадение, надев одежды, а не сняв их. – Голос звучал спокойно, словно обращался к неокрепшему уму.

– Так вы еще и смеяться умеете? Шутить? Нерон на скрипочке пиликал, пока Рим горел, верно?

– Вероятно, это было самое мудрое в тех обстоятельствах, Комсток.

– И вообще, мой девиз – «Назад к язычеству», доктор. От самой мысли у меня уже настроение улучшилось! Христианство себя исчерпало! Оно мертво!

– Остановитесь! Подумайте! Заклинаю вас, Комсток, во имя вашего талантливого отрочества, во имя жертв, которые принес ради вас отец, чтобы вы стали, как он мне говорил, джентльменом. Остановитесь и подумайте. С вашими дарами вы способны исправлять зло, Комсток. Вашим богатством способны творить великие блага. Силой своей личности, своим магнетизмом вы могли бы повлиять на множество своих собратьев – повлиять не ради зла, а во имя добра. Заклинаю вас, выслушайте меня…

– Не стану я вас слушать! Сядьте, будьте вы прокляты! Хватит нависать надо мной! Отойдите от стола! Оставьте в покое оружие! Не трогайте мои вещи! И меня оставьте в покое! Ваша болтовня не поможет.

– Вы читали Редьярда Киплинга?

– Убирайтесь!

– У него есть рассказ о школьниках и о храбром учителе. Когда-то я тоже был учителем. Помните?

– Я помню болтливого старого глупца!

– Учитель спас мальчику жизнь, Комсток…

– Что вы заладили «Комсток» да «Комсток»? Имя-то я свое знаю!

– А я вот не знаю, Комсток. Понимаете, мы ведь ваше собственное имя пока не произносили, верно?

– Данное мне моими крестными?

– Нет, я про фамилию вашего отца. Фамилию, которую он сохранил респектабельной, Комсток. Не купленное имя. Не имя за оказанные услуги.

– Заткнитесь, черт побери! Не позволю оскорблять меня в моем собственном доме!

– Тот учитель спас мальчику жизнь, высосав дифтерийную палочку у него из горла через трубку.

– Дурак!

– Вы так думаете, Комсток?

– Нельзя быть бо`льшим дураком, чем тот, кто рискует своей жизнью!

– Можно. Это совсем просто. Можно рискнуть душой, Комсток.

– Я не верю в существование души!

– И тем не менее душа у вас есть, и у меня тоже. И я собираюсь рискнуть своей, чтобы спасти вашу, Комсток. Да, я еще дальше пойду… Вставайте, Комсток… Ага, кресло опрокидывается… Ну же, Комсток…

Послышался грохот опрокидывающегося кресла, и одновременно тьму прорезала вспышка выстрела, но звука не последовало. Присутствующие вскочили, зажглись лампы, а сэр Джон Сомарес, улыбающийся, но измученный, поморгал и пренебрежительно произнес:

– Так себе диалог, конечно, джентльмены. Но моего собственного сочинения.

– Боже мой, Джонни! Неужели ты имитировал оба голоса? – воскликнул важный театральный критик.

Сэр Джон, бледный и осунувшийся, поклонился, принимая комплимент.

Во втором ряду архиепископ Мидлендский тоже заморгал. Остальные старательно избегали смотреть на него. Встав, он направился к сэру Джону. Зрители, понимая, что кульминация вот-вот наступит и этот драматический момент не был отрепетирован, смотрели с любопытством, точно пьеса закончилась и они подслушивают сцену в гримерной, гораздо более напряженную, но к ним не имеющую отношения.

Архиепископ Мидлендский взял за локоть сэра Джона. Великолепно владея собой, особенно когда старческие глаза привыкли к свету, он сказал:

– Дорогой Джон, я в ваших руках. Могу лишь заметить, друг мой, что мне бы хотелось держаться так же хорошо, как вы. На самом деле я потерял голову. Бедный Комсток! Но свой тезис вы доказали убедительно.

Присутствующие выходили по одному. Никто не разговаривал, хотя чинно, будто перед лицом смерти, три редактора, два театральных критика, главный партийный организатор (ошеломленный), помощник комиссара (временно отстраненный и тихо чертыхающийся) и знаменитый драматург (качающий головой, точно в ответ на какой-то сомнительный комплимент) подобно статистам совершили безупречный театральный уход со сцены через высокую дверь гостиной сэра Джона и были выпровожены на улицу безупречным лакеем. Едва они покинули дом, как завязались бурные разговоры, гораздо более возбужденные, чем тот, что звучал в комнате, которую они покинули.

– Я узнал, что вы основали отделение кадетского корпуса в Блэкминстере, – произнес сэр Джон.

– Джонни! – позвала Мартелла.

– Уже иду! Прошу меня извинить. Я задержусь не более чем на… – он был щепетилен в подобных вопросах, – пять минут.

Сэр Джон посмотрел на открытую дверь, потом на архиепископа. Те, кто его не знал, возможно, решили бы, что он подмигнул. А после направился к своей жене.

– Джонни, ты не можешь!

– Ты чудесная женщина, Мартелла, – помолчав, сказал он.

– Вот как? – Она улыбнулась.

– И ты права. Совершенно права. Я оценил твой тезис.

Сияли фонари. Занавес готовился опуститься.

– Мне кажется, – добавил сэр Джон, – что и архиепископ оценил мой тезис.

– Секретарь, вышеупомянутый Миллс, получил распоряжение его не тревожить, но…

– Дорогой мой Чарлз! – капризно прервал молодой человек с моноклем. – Опять вы за свое. Я раз за разом вам твержу, что без толку. «Она ни слова о своей любви не проронила, тайну берегла, и тайна, как червяк, сокрытый в почке, питалась пурпуром ее ланит» [20]. Нам не интересно.

– Впервые вижу, что вас не волнует преступление, – проворчал старший инспектор Паркер.

– Но это же не убийство. Бросьте, Чарлз, нельзя считать истребление подобных Комстоку убийством. Если вам так хочется знать, я чертовски рад, что кто-то его пристрелил наконец. Давно надо было это сделать. Он же был оскорблением общественному вкусу. Requiescat in pace [21]. Спи спокойно, милый принц-торговец, и пусть ангелы баюкают тебя. Пью за того, кто тебя к ним отправил. – И одним достойным сожаления глотком молодой человек с моноклем опустошил свой бокал «Шевалье Монтраше» 1915 года.

– Разве вы не понимаете, Питер, что ваш долг – просто и очевидно – взяться за это дело? – не унимался Паркер.

– Разве не ваш долг – просто и очевидно – есть икру, даже если вы ее не любите?

– Ничего не имею против икры, – отозвался старший инспектор Паркер.

Лорд Питер Уимзи посмотрел огорченно, но героически воздержался от ответа, однако кивком подозвал официанта. Официант сумел убрать икру главного инспектора и представить на одобрение лорда Питера филе камбалы в грибной подливе.

– Освежите нёбо оливкой, Чарлз, – предложил Уимзи, пододвигая собеседнику тарелку, пока официант подавал рыбу и убирал лишь наполовину выпитую бутылку «Монтраше». – Кто знает? Возможно, это освежит ваши мысли, изгнав из них такую печальную тему, как мертвые миллионеры. Слишком много мертвых миллионеров портят обед, согласны? Конечно, de mortuis nihil nisi bonum [22], нет, мы никогда о них не говорим, их имен никогда не услышишь. Съешьте оливку.