Пьер Леметр - Три дня и вся жизнь

Отнимая полотенце от лица, он мельком увидел силуэт идущей по коридору к двери Валентины. В кухне повеяло свежим воздухом. Антуан побежал. Валентина уже была на улице и шла неторопливым уверенным шагом. Она спокойно пересекла родительский сад и вошла в дом, не потрудившись закрыть за собой дверь, настолько она была уверена, что Антуан бежит следом.

Он даже не успел понять, как оказался у Дэме.

В нос ему ударил характерный запах этого дома. Антуану он никогда не нравился: какая-то смесь капусты, пота, мастики…

Он сделал шаг и замер.

В гостиной, прямо перед ним, в торце длинного стола, сидел господин Дэме и пристально смотрел на него.

Антуана вдруг пронзила догадка, что на самом деле Валентина пришла за ним с единственной целью – привести его сюда, к отцу.

Девушка делала вид, что просто болтается по комнате, небрежно включила телевизор, рассеянно провела пальцем по краю комода. Потом она в упор взглянула на Антуана. Теперь это был совсем другой человек.

Развязную девчонку словно настигла тень ее младшего брата, витавшая в комнате как угроза. Валентина резко развернулась, поднялась по лестнице и исчезла без единого жеста, без единого взгляда.

– Они наверху, – сказал господин Дэме глухим голосом и повел головой в направлении второго этажа, откуда доносился неясный шепот.

Гостиную освещала только кухонная лампочка и елочная гирлянда, точно такая же, как у Куртенов. Купленная, разумеется, в том же магазине.

Антуана словно парализовало. Перед господином Дэме стоял пустой стакан и бутылка вина. В задумчивости он опустил глаза. Прошли долгие минуты, пока он вспомнил, что не один. Он указал Антуану на стул возле себя. Антуан испугался, что господин Дэме встанет и двинется за ним к дверям, чтобы заставить сесть. Он робко подошел. По мере приближения, видя этого огромного грубого человека совсем рядом, Антуан все больше боялся его.

– Сядь…

Стул, отодвинутый Антуаном, издал противное скрежетание, как мел по школьной доске. Господин Дэме долго, не отрываясь, смотрел на мальчика.

– Ты ведь хорошо знаешь Реми… А?

Антуан закусил губы: да, вроде так, то есть немного…

– И ты полагаешь, что этот ребенок мог сбежать? В шесть лет?

Антуан отрицательно покачал головой.

– Ты можешь себе представить, чтобы он вот так ушел к черту на кулички? И не нашел дороги назад. Ведь он здесь родился!

Антуан понял, что слова господина Дэме – это не вопросы, а мысли, которые он перебирал долгие часы. Он не ответил.

– И с какой стати они не ищут его ночью? У них там, в жандармерии, фонарей, что ли, нет, а?

Антуан слегка развел руками. Он не мог объяснить.

От господина Дэме исходил неприятный запах, вдобавок к нему примешивался выхлоп вина, которым он явно злоупотребил.

– Я пойду… – пробормотал Антуан.

Господин Дэме не двигался, поэтому мальчик осторожно встал, словно не хотел будить его.

Но тут господин Дэме вдруг развернулся, дернул его за штаны и притянул к себе. Его руки обхватили Антуана вокруг пояса, взрослый мужчина прижался головой к его груди и зарыдал.

Антуан едва не упал под его тяжестью, но удержался на ногах. Он видел толстый седой затылок сотрясаемого рыданиями отца Реми, вдыхал его резкий запах. В грозных тисках мощных объятий этого человека ему хотелось умереть.

На комоде в разномастных рамках стояли фотографии семьи. Одна была пуста. Та, где прежде был снимок, отданный жандармам и показанный в телевизионных новостях. Реми, в своей желтой футболке, с этой прядкой волос…

Никто не стал переставлять другие рамки, чтобы заполнить пустоту. Родные ждали, чтобы фотография Реми вернулась на свое место. Чтобы все в конце концов вернулось на свои места…

Казалось, рассвет никогда не наступит. Над городом висело молочно-белое скучное небо. Первые добровольцы обнаружили господина Дэме стоящим под освещенным навесом лицом к саду. На нем были грубые башмаки и бежевая парка. Плотно сжатые кулаки он засунул в карманы, лицо у него было замкнутое, как в самые худшие дни.

Мужчин было больше, чем женщин, и еще несколько парней постарше Антуана, лет шестнадцати-восемнадцати, которых он едва знал.

Ночью Антуан не сомкнул глаз и теперь был совсем без сил.

Стоило ему увидеть в окно, сколько народу собралось у Дэме и готовилось строем пройти к мэрии, мужество покинуло его.

– Как, разве ты не идешь?

Госпожа Куртен была возмущена. Что о нем подумают, если он не пойдет, что о нем скажут? А о ней? О них? Хотя бы ради Бернадетты… Весь город собирается прочесывать лес, это всеобщий долг!

– Семья Мушотт тоже не идет! – возразил Антуан.

Аргумент был нечестный, он это отлично понимал. Никто так не ненавидел семейство Дэме, как Мушотты. Говорили даже, какое счастье, что между ними стоит дом госпожи Куртен, иначе мужики уже давно поубивали бы друг друга.

– Ну ты же прекрасно знаешь, что… – сказала госпожа Куртен.

Чтобы прекратить этот разговор, Антуан уступил и спустился.

Он пожал несколько рук и постарался держаться по возможности подальше от семьи Дэме, которая, впрочем, и так была окружена плотным кольцом добровольцев. Валентина надела те же красные джинсы, но в бледном свете этого печального утра они казались выцветшими, а сама девушка, затерявшаяся среди людей, выглядела более взрослой, неуместной, второстепенной.

Процессия двинулась к месту сбора. Если вокруг четы Дэме соблюдалось почтительное молчание, то дальше вовсю шумели и комментировали событие. Во-первых, этот пруд… Сколько лет уже обсуждают необходимость обезопасить подход к нему, а мэрия так ничего и не делает.

А потом, это прочесывание, чья тут инициатива – мэрии или префектуры?

Раздражение горожан, проявлявшееся уже два дня, в столь необычных обстоятельствах находило новые способы самовыражения. Люди жаловались на мэрию, то есть на мэра, то есть на хозяина предприятия Вейзера. В их невнятном негодовании сосредоточилась вся та озлобленность, которую социальная нестабильность уже давно вызывала у населения и из-за невозможности открыто выразить которую переносилась на это событие.

Служба гражданской безопасности установила перед мэрией две большие белые палатки. Прибыли пожарные и жандармы. Ба, а собаки-то где? – поинтересовался кто-то. Госпожа Куртен беседовала с хозяйкой бакалейной лавки. Антуан старался подслушать, но ничего не разобрал. В его черепной коробке что-то громыхало, непрерывно вибрировало; звуки достигали его ушей словно сквозь вату: он улавливал обрывок слова здесь, кусок фразы там. Эй, Антуан! Он обернулся. Тео.

– Ты не имеешь права здесь находиться!

Антуан раскрыл было рот: и с чего бы он… Сынок мэра выпятил грудь, радуясь возможности сообщить неприятное известие.