Пьер Леметр - Три дня и вся жизнь

– Ты требуешь, чтобы я совершила преступление!

Эмили сжала кулачок и взволнованно прижала его к груди…

Наступило долгое молчание.

Антуан начинал ненавидеть ее.

– Ты специально это сделала? – холодно спросил он.

– С чего бы я это сделала? Я хочу сказать, как бы я могла…

Эмили пыталась выразить простую мысль, но не знала, с какого конца ухватиться, однако вид у нее был искренний.

Эта очевидность убила Антуана: это была случайность. Эмили и сама предпочла бы выйти за своего старшего сержанта, только вот, надо же, тем временем произошел «их вечер», и каким бы неудачным он ни был, факт остается фактом: у Эмили будет ребенок и сделал это Антуан.

Все в нем воспротивилось. Он встал:

– Извини, Эмили, но нет. Я не хочу этого ребенка. Я не хочу тебя, я всего этого не хочу. Я найду деньги, но я не хочу этого ребенка, никогда, это выше моих сил, не думаю, что ты сможешь понять.

Молодая женщина была готова расплакаться. Антуан представил, как Эмили возвращается домой с этой новостью. Он не мог предположить, что она приехала, предварительно не отрепетировав старательно их встречу с родителями, со своей святейшей мамашей. Он отчетливо представил себе семейство Мушотт в полном составе: папаша, прямой, как пасхальная свеча, закутавшаяся в свою мохеровую шаль мамаша… Как только они могли подумать, что Антуан уступит, женится на их дочурке! Просто невероятно.

Ситуация разворачивалась не так, как представляла себе Эмили. Она тоже встала, подошла к Антуану и, прежде чем он успел отреагировать, обвила руками его шею, прижалась губами к его рту и засунула туда свой язык. Она ждала, что Антуан тоже что-нибудь сделает (наверное, она и сама спрашивала себя, к чему этот ритуал, которому все мужчины хотят принести жертву, но, ничего не ощущая, отдавалась ему с верой и даже с жаром, однако не вкладывая в это никакого смысла и таланта).

Антуан увернулся, разжал руки Эмили и медленно отстранился.

Молодая женщина почувствовала себя отвергнутой и расплакалась. В слезах она была ошеломляюще прекрасна, это потрясло Антуана. Но мысленно он уже ухватился за мачту, чтобы не поддаться соблазну. Ему достаточно было на секунду вообразить себе жизнь с ней, чтобы собраться с силами, которым никто не мог противостоять. Он просто положил руку ей на плечо.

Несколько минут назад он ее ненавидел, а теперь жалел.

Его пронзила внезапная мысль: а кто еще, кроме Мушоттов, в курсе? О себе он не думал, потому что больше никогда не вернется в Боваль. Он думал о матери. Все это было очень печально.

– Ты нас бросаешь? – спросила Эмили.

Она и правда ловко ввернула этот нелепый вопрос, и где только научилась? Эмили шумно высморкалась.

– Извини, я ничего больше не могу для тебя сделать, Эмили. Я беру на себя все: найду хорошую клинику, оплачу что положено, никто ничего не узнает, уверяю тебя. Ты молода, я уверен, что вы с твоим Жеромом наделаете много детишек. С ним это возможно, со мной – нет. Только надо решать поскорей, Эмили… Иначе я ничего не смогу для тебя сделать.

Эмили согласно кивнула. Она приехала с одной идеей, дело не пошло. Она сказала все заготовленные слова и теперь уже не понимала, что еще она может сделать. Она неохотно поднялась.

На мгновение Антуану показалось, что она испытывает определенное удовольствие от этой ситуации, где ей выдалось сыграть роль: она несчастна, в ее жизни происходит нечто драматическое, она героиня, как в телевизоре.

Эмили оставила на столе большой конверт. Фотографии класса. Боже мой, она их привезла… Неужели она представляла, что они вдвоем усядутся на кровати, станут со смехом просматривать их, прижавшись друг к другу? Что Антуан, очарованный, обольщенный, влюбленный, положит руку ей на живот и спросит, шевелится ли ребенок? Подобная наивность сразила его.

После ее ухода он некоторое время размышлял о последствиях. В его сознании мелькнул лучик надежды: до сих пор он невредимым выбирался из всех ситуаций, всех ловушек, которые жизнь расставляла на его пути. Когда он боялся, что обнаружат Реми, его никто не обнаружил; когда он был уверен, что его арестуют, он выходил сухим из воды. Эмили, несмотря на свою беременность, осталась с носом… Он начал думать, что удача и дальше будет сопутствовать ему. Он впервые за долгое время говорил об удаче. Груз упал с его плеч. Он стал с непривычным спокойствием ждать Лору. И она вернулась. Какой контраст с женщиной, которая только что была здесь.

– Мог бы проветрить, здесь пахнет потаскушкой!

Говоря это, она схватила рюкзак и стала без разбору запихивать туда все, что попадалось под руку.

Антуан улыбнулся: никогда еще он не ощущал в себе такой силы, такой уверенности. Он схватил ее за плечи, развернул к себе лицом и, не переставая улыбаться, сказал:

– Ну да, я один раз переспал с одноклассницей, которая мне никто. Она пришла сюда и приставала ко мне, я вышвырнул ее вон. Я люблю тебя.

Антуан был убедителен, потому что все, что он говорил, было правдой, кроме того, что в данный момент не имело никакого значения.

Он вдруг сделался неотразим, от него исходила такая сила, что даже Лора была потрясена. Она держала в руках какую-то одежду. Антуан, продолжая улыбаться, заставил ее отбросить тряпки.

Уверенным и точным движением он стащил с нее свитер, вихрь его желания унес все, они рухнули на кровать, с кровати на пол и так, перекатываясь друг через друга, оказались у стола, ударились о него. Антуан уже вошел в нее, она даже не поняла, как ему это удалось, и ее – всю с ног до головы – пронзила дрожь. Она приподняла Лору над полом и проникла во внутренности. Лора взвыла. Дважды. И лишилась под ним чувств.

Эмили писала письма. Два-три в неделю. Лора, нарочито утомленно вздыхая, складывала их на стол. Антуан читал их – по крайней мере, поначалу. Это были бездарные писульки обо всем и ни о чем, хотя основной смысл всегда сводился к одному: «Не бросай меня с нашим ребенком!» Своим детским почерком (над «i» она рисовала кружочки) Эмили выписывала самые разные банальности, призванные подчеркнуть отчаяние, в которое поверг ее отказ Антуана. Бесконечные «не бросай плоть от плоти твоей», сменялись «огнем, который ты разжег во мне», «волной желания», которая «захлестнула» ее в тот вечер, после которого она ощущала себя «измученной наслаждением». Почти вызывающее жалость скудоумие, дающее точное представление о том, что это за женщина.

Письма были идиотскими, но ее смятение – подлинным. Из-за религиозности родителей (и, видимо, своей) она была лишена возможности сделать аборт, так что ей предстояло стать той, кого будут называть «мать-одиночка», самостоятельно воспитывать ребенка… Антуан задумался о жизни, которая ее ждет. И порой мысли его были малосимпатичными: даже с ребенком, говорил он себе, такая красавица без труда найдет себе мужа. Что же касается ее родителей, они с удовольствием и нескрываемым жертвенным достоинством будут нести свой крест, короче, все будут счастливы.