Стивен Кинг - Пост сдал

Пит на секунду замолкает.

– Ладно, какое-то время приставка работала, а потом чип сломался. Или что там с ними происходит.

«Она работала, это точно, – думает Ходжес. – Старушка играла в пасьянс за кухонным столом. И там была еще прорва игр. Вроде «Клондайка», «Пирамиды» или «Картины». И ты бы это знал, дорогой мой Питер, если бы переговорил с Нэнси Олдерсон. Но она наверняка все еще в твоем списке ожидания».

– Хорошо. Благодарю за оперативную информацию.

– Это твоя последняя оперативная информация, Кермит. У меня напарница, с которой я успешно работал после твоего ухода на пенсию, и я хочу, чтобы она присутствовала на моей прощальной вечеринке, а не сидела за столом в кабинете и дулась из-за того, что в самом конце я отдал предпочтение тебе, а не ей.

Ходжесу есть чем ответить, но до больницы всего две остановки. Опять же он обнаруживает, что хочет отгородиться от Пита и Иззи и расследовать это дело по-своему. Пит движется медленно, а Иззи так вообще едва волочит ноги. Ходжес хочет бежать, с раком поджелудочной железы или без.

– Я тебя услышал. Еще раз спасибо.

– Дело закрыто?

– Окончательно и бесповоротно.

Его взгляд смещается вверх и влево.

В девятнадцати кварталах от того места, где Ходжес убирает айфон в карман пальто, – совсем другой мир. Не самый лучший. Сейчас там сестра Джерома Робинсона, и она в беде.

Симпатичная и серьезная, в форме школы Чэпл-Ридж (серое шерстяное пальто, серая юбка, белые гольфы, красный шарф на шее), Барбара шагает по Мартин-Лютер-Кинг-авеню, руки в перчатках крепко держат желтый «Заппит коммандер». На экране плавают рыбы из «Рыбалки», хотя они практически невидимы в холодном ярком свете зимнего полудня.

МЛК-авеню – одна из двух главных магистралей района, известного как Лоутаун, и хотя здешние жители в большинстве своем черные, а Барбара сама черная (точнее, кофе с молоком), она здесь никогда не бывала, и от этого чувствует себя глупой и никчемной. Это ее народ, их предки могли загружать баржи и таскать тюки хлопка на одной плантации, почему нет, и при этом она не заглядывала сюда ни единого раза . Ее предупреждали: держись подальше. Не только родители, но и брат.

«В Лоутауне выпивают пиво, а потом съедают бутылку, в которой оно было, – однажды сказал ей Джером. – Такой девочке, как ты, делать там нечего».

«Такой девочке, как я, – думает она. – Милой девочке из верхнего сегмента среднего класса, которая ходит в престижную частную школу, у которой добропорядочные белые подруги, и ворох красивой, модной одежды, и деньги на карманные расходы. У меня даже есть банковская карточка! Я могу в любой момент снять в банкомате шестьдесят долларов! Восхитительно!»

Идет она как во сне, и это действительно похоже на сон, потому что все вокруг такое странное, хотя в каких-то двух милях ее дом, уютный коттедж в кейп-кодском стиле с пристроенным к нему гаражом на два автомобиля, ипотечный кредит за который полностью выплачен. Она проходит пункты обналичивания талонов и чеков, ломбарды, забитые гитарами, радиоприемниками и сверкающими опасными бритвами с перламутровыми рукоятками, бары, от которых разит пивом, хотя двери закрыты по случаю январского холода, ресторанчики, торгующие навынос, пахнущие жиром. Одни продают пиццу, другие китайскую еду. В окошке еще одного – табличка с надписью: «КУКУРУЗНЫЕ ОЛАДЬИ И ЛИСТОВАЯ КАПУСТА, КАК ГОТОВИЛА ТВОЯ МАМА».

«Только не моя мама, – думает Барбара. – Я даже не знаю, что такое листовая капуста. Шпинат? Обычная капуста?»

На углах – похоже, на каждом углу – мальчишки в длинных шортах и мешковатых джинсах. Одни стоят у ржавых бочек с огнем, пытаясь согреться, другие играют в сокс, третьи просто приплясывают в большущих кроссовках и расстегнутых, несмотря на холод, куртках. Они кричат «йоу» своим знакомым и призывно машут руками подъезжающим автомобилям. Если кто-нибудь останавливается, протягивают в открытое окно целлофановые пакетики. Барбара проходит по МЛК-авеню квартал за кварталом, и каждый угол – как автокафе, только предлагают там наркотики, а не гамбургеры или тако.

Она проходит мимо дрожащих женщин в коротких облегающих шортах, куртках из искусственного меха и блестящих сапогах; на головах – парики самых разных цветов. Она проходит мимо пустых зданий с заколоченными окнами. Она проходит мимо «разутого» автомобиля, стоящего на ступицах и расписанного уличными афоризмами. Она проходит мимо женщины с грязной повязкой на глазу. Другая женщина тащит за руку вопящего малыша. Она проходит мимо сидящего на одеяле мужчины. Тот отхлебывает вино из горла, показывает ей серый язык. Тут бедность, тут отчаяние, и они всегда соседствовали с ней, но она никогда ничего не пыталась сделать. Никогда не пыталась сделать ? Никогда даже не думала об этом. Что она делала, так это домашнее задание. Что она делала, так это по вечерам болтала по телефону и переписывалась с подругами. Что она делала, так это обновляла свой статус в «Фейсбуке» и волновалась о цвете лица. Она – типичный подросток-паразит, обедает в дорогих ресторанах с матерью и отцом, в то время как ее братья и сестры, вот они, менее чем в двух милях от ее дома в пригороде , пьют и наркоманят, чтобы хоть как-то скрасить свою ужасную жизнь. Ей стыдно за свои волосы, падающие на плечи. Ей стыдно за чистые белые гольфы. Ей стыдно за цвет кожи, потому что он такой же, как у них.

– Эй, черноватая! – Крик с другой стороны улицы. – Ты что здесь делаешь? Нечего тебе здесь ловить!

Черноватая.

Почти как в названии телесериала [24], который они смотрят дома и смеются, но ведь он и про нее. Не черная, а черноватая. Живущая как белая, в районе для белых. Она может себе такое позволить, потому что ее родители много зарабатывают и владеют домом, расположенным в квартале, где люди настолько лишены предрассудков, что их коробит, если один из детей называет другого тупицей. Она может жить этой чудесной белой жизнью, потому что ни для кого не представляет угрозы, не раскачивает лодку. Просто идет своим путем, судачит с подругами о мальчишках и музыке, о мальчишках и одежде, о мальчишках и телевизионных программах, которые им всем нравятся, и о том, какую девчонку с каким мальчишкой они видели у входа в торговый центр «Берч-Хилл».

Она черноватая, и слово это – синоним бесполезности, и она не заслуживает того, чтобы жить.

«Может, так тебе и следует поступить. Пусть это станет твоим заявлением».

Идею подает голос, и звучит она как откровение. Эмили Дикинсон говорила, что ее поэзия – письмо миру, который никогда ей не писал. Они проходили это в школе, но Барбара никогда не писала настоящих писем. Глупые эссе, и разборы книг, и электронные письма, но ничего такого, что имело бы значение.