Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Барбара поджала губы и села на скамью. Пауль между тем перебрался в угол комнаты и ловил там растерянную курицу; время от времени оттуда доносилось сердитое кудахтанье.

– Я точно знаю, что эти двое что-то замышляют, – проворчала Барбара через некоторое время. – Я… ах, я же просто хотела помочь!

Магдалена кивнула, словно все поняла, но сама при этом усиленно думала. После смерти прежнего бургомистра, Карла Земера, Маттеус Бюхнер сделал все, чтобы занять его место. Магдалена прекрасно понимала, что он, как и некоторые другие советники, давно хотел избавиться от ее отца, поскольку для палача Якоб Куизль был, по их мнению, слишком строптив. Он уже не раз самовольно прекращал пытку, так как не видел в ней смысла. Только третий бургомистр, Якоб Шреефогль, был на их стороне. Однажды отец спас дочь Шреефогля, и с тех пор патриций был перед ними в долгу. Но в этот раз, вероятно, и он был бессилен.

Магдалену вдруг затошнило, она наклонилась и закрыла рот ладонью.

– Что с тобой? – спросил отец. – Баранина на завтрак не по нутру пришлась? Ну да, немного прогорклая была, хотя вполне съедобная…

Магдалена помотала головой:

– Все… все хорошо. – Она выпрямилась и с усилием улыбнулась. – Нам всем теперь следует держаться как можно скромнее, на всякий случай. – Она вскинула брови и взглянула на отца: – В первую очередь это касается тебя. Больше никаких выходок, никаких ночных попоек…

– Эй, ты как с отцом разговариваешь? – ворчливо прервал ее палач. – Впрочем, на какое-то время я все равно избавлю вас от своего присутствия. Завтра утром мы с Лехнером отправляемся в Обераммергау.

Магдалена посмотрела на него с удивлением.

– Куда ты отправляешься? – переспросила она. – И ты говоришь об этом только сейчас?

– Так вы все время спорили, – проворчал отец.

Он в двух словах рассказал им о разговоре с секретарем и убийстве в Обераммергау.

– Распяли на кладбище? – прошептала Барбара, которая, похоже, и думать забыла о ссоре с Магдаленой после такой жуткой вести. – Это же ужасно! Жалко будет, если из-за этого отменят представление. Я уж и сама подумывала, не…

– Не затеять ли там пару интрижек? – бросил отец. – Даже не думай. Никуда не поедешь без моего разрешения. Довольно и здесь твоей репутации.

– Так нечестно! – возмутился Пауль, который зачарованно слушал рассказ деда. – Петер будет помогать дедушке на пытках и казнях… Я тоже хочу!

– Никуда ты не поедешь, – одернула его Магдалена. – Твой брат там в школу ходит, а не по тюрьмам шатается! – Она устало потерла глаза и посмотрела на отца: – Ну, может, оно и к лучшему, если ты на время исчезнешь из города. Надеюсь только, что Симон не задержится…

В дверь постучали, и Магдалена вздрогнула.

– Наверное, опять стражник, только в этот раз явился за Барбарой, – предположила она с мрачной миной. – Чудесная семейка!

Магдалена отворила дверь, но у порога стоял простой курьер в покрытом пылью плаще. Его лошадь щипала траву недалеко от дома. Юноша опасливо поглядывал на палача, который по-прежнему покуривал трубку, сидя на скамье. В окрестностях Шонгау Куизля хорошо знали. И боялись.

– Успокойся ты, не станет он тебе голову рубить, – сказала Магдалена и нетерпеливо показала на кожаную сумку в руках курьера: – Если только ты не принес дурных вестей. Что там у тебя?

– Э… тут письмо от вашего мужа, – неуверенно ответил юноша. – Он вручил мне его сегодня утром в Обераммергау. И уже заплатил.

Курьер вынул письмо и протянул Магдалене, опустив при этом глаза. Получив еще один крейцер, он с облегчением вскочил в седло и ускакал прочь.

Магдалена развернула мятый листок и стала читать.

– Ну и что пишет почтенный зять? – спросил ее отец. – Неужели Петер учебники забыл?

Магдалена молча помотала головой, вся кровь схлынула у нее с лица. В первый миг ее охватила такая злость, что она не знала даже, что ответить.

– Что ж, как видно, нам со Штехлин придется еще какое-то время одним управляться в цирюльне, – сказала наконец Магдалена и смяла в руке тонкий листок бумаги. – Симон задержится в Обераммергау. Остается только надеяться, что за это время здесь не случится чего похуже. Похуже того, что и так на нас свалилось.

Ее опять затошнило.

Симон стоял, прислонившись к надгробию, и наблюдал, как Доминика Файстенмантеля предают земле. Старшие братья, Каспар и Себастьян, стоя по обе стороны от могилы, спускали на веревках простой гроб из еловых досок. Лица у обоих были неподвижны, губы поджаты. Над кладбищем разносился тонкий звон деревенской церкви.

– Пепел к пеплу, прах к праху, – пробормотал священник Гереле и бросил в могилу горсть земли.

На кладбище собралась почти вся община. Жители молча стояли между надгробьями или толпились у ограды. Резчики мяли в руках старые, потертые шляпы и время от времени поглядывали в небо, словно вопрошали о причинах постигшего их несчастья. Большой крест, на котором обнаружили распятого Доминика, благоразумно убрали со сцены. Но и без него дощатая платформа напоминала жителям о том, что произошло здесь позапрошлой ночью.

Судья Йоханнес Ригер только сегодня позволил предать тело земле, поскольку расследование, по его словам, еще не закончено. Однако в деревне поговаривали, что судья тем самым хотел показать Конраду Файстенмантелю, кто здесь хозяин. Глава Совета стоял, опершись о трость, в первом ряду, у самой могилы. Лицо его было налито кровью, ноздри раздувались, как у разъяренного быка. Впечатление было такое, будто трость служит ему не для опоры, а в качестве возможного оружия.

– Пап, почему тот толстяк такой злой? – спросил Петер.

Симон держал сына за руку. Утром мальчик в первый раз был на занятии у Георга Кайзера вместе с тремя десятками деревенских детей. У Симона еще не нашлось времени расспросить Петера о его впечатлениях. У него было слишком много работы в цирюльне.

– Этот человек потерял сына, – объяснил он вполголоса. – Из-за этого люди злятся, впадают в ярость. Им хочется найти виновного в необъяснимом.

Симон кивнул. Он не стал рассказывать Петеру подробностей, но об этом ему, вероятно, уже поведали другие дети.

Давно перевалило за полдень. И вчера, и сегодня Фронвизер осваивался в цирюльне и принимал первых пациентов. Местные жители, поначалу неуверенные, теперь шли один за другим. Многих из них действительно мучила лихорадка, о которой говорил Файстенмантель. Предшественник Симона, старый Ландес, по всей вероятности, лечил подобные болезни кровопусканием и клизмами. Симон был невысокого мнения о таких варварских методах. Его вообще удивляло, что больным не становилось хуже и они не умирали от малокровия и истощения. Сам он применял отвар из размолотой коры хинного дерева и ивового корня, который уже давал результаты.