Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Что ж, по крайней мере, после этого щеки становились румяными.

Барбара со вздохом отставила метелку в сторону и принялась убирать грязную посуду. К миске присохли остатки овсяной каши, в кружке с выдохшимся пивом плавала дохлая муха, по столу валялись крошки табака. После смерти матери несколько лет назад отец совсем распустился. А Барбара должна была убирать за ним и готовить. Так они договорились со старшей сестрой.

Еще в прошлом году палач перебрался в маленький домик у пруда, а свой большой дом предоставил Магдалене с Симоном и их детям. У Барбары осталась там своя комната, но днем она хлопотала у отца. Он улаживал какие-то дела в городе, но мог вернуться с минуты на минуту, чтобы вновь к чему-нибудь придраться.

– …так люд земной, и стар и млад, живет в согласии меж собой, – еще раз тихим голосом пропела Барбара.

Песня вдруг показалась ей насмешливой. Неужели такова ее судьба? Убирать за отцом до самой его смерти, в то время как старшая сестра женой цирюльника живет в достатке и признании? Магдалене крупно повезло, когда секретарь Лехнер в свое время позволил ей выйти за Симона, сына бывшего городского лекаря. Барбаре собственное будущее виделось не столь радужным. В сущности, она могла выйти замуж лишь за кого-нибудь равного – то есть живодера, палаческого подмастерья или горбатого могильщика, который уже дважды к ней сватался.

Но она бы скорее в пруду утопилась, чем дала согласие.

Начищая медное блюдо, Барбара украдкой поглядывала на его полированную поверхность. Она была точно дикая лошадь: черные волосы, как у старшей сестры, сияющие глаза и густые брови. В дополнение к этому девушка излучала дух свободы и непокорности, что на мужчин действовало сильнее чар. Груди у нее за последний год заметно подросли, и ей нравилось, когда парни в трактирах тайком поглядывали на нее. Они часто говорили ей, что она красива. Красива, как беззвездная ночь, утверждали некоторые, порождение сатаны. Выпив лишнего, они двусмысленно шептали ей на ухо и грязно смеялись. Иногда Барбара подсаживалась с некоторыми девицами к ним за стол и соглашалась выпить кружку пива. Но всякий раз ей давали почувствовать, что ей не место среди них. Что она дочь городского палача, без рода и без чести.

Барбара с лязгом поставила тарелку на полку, висящую над столом. «Таковы правила. Или я выйду за горбатого могильщика, или буду прибирать за отцом, пока не стану старой девой».

Бессонными ночами Барбара часто мечтала о том, как она покинет навсегда этот грязный городишко. Однажды, почти четыре года назад, во время дядиной свадьбы в Бамберге, ей это почти удалось. Но она понимала, что это разбило бы сердце отцу. Его единственный сын – и ее брат-близнец – по-прежнему был палаческим подмастерьем в далеком городе. Вернется ли он когда-нибудь домой, оставалось под вопросом [5] Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача и дьявол из Бамберга». . Поэтому Барбара то и дело откладывала воплощение своей мечты.

«Пока не состарюсь настолько, что у меня уже не хватит на это силы. А до тех пор буду убирать и стряпать…»

С мрачной миной Барбара смахивала паутину с полок, заставленных книгами о врачевании, травах и ядах, которые отец забрал с собой из дома. Книги всегда были для него самым важным, как и большой сундук, стоявший рядом. Отец запретил ей открывать его. Но Барбара, конечно же, этот запрет давно нарушила. Все равно там хранился по большей части всякий хлам. Вещи с войны вроде ржавого пистолета, такого же ржавого короткого меча и солдатской формы, местами до того изъеденной молью, что просвечивало насквозь. Эти вещи отец держал как память о временах, когда он был молодым фельдфебелем.

Куда интереснее было содержимое небольшого сундучка, обитого железом, стоявшего тут же. В нем отец хранил то, что сам он называл магическим барахлом: обрезки висельных веревок, кровь казненных в пузырьках, куски продубленной человеческой кожи и маленькие, обработанные в виде амулетов косточки… Время от времени палач продавал что-нибудь суеверным горожанам и неплохо на этом зарабатывал. Когда-то Барбара тоже считала все это шарлатанской чушью, но переменила свое мнение после одной находки. Она обнаружила нечто такое, о чем отцу ни в коем случае не следовало знать.

С тех пор Барбара не думала ни о чем, кроме магии.

Она сморщила нос, потому как от сундука исходил гнилостный запах. Барбара с любопытством подняла крышку и взглянула на знакомые уже горшочки, склянки и коробочки. Однако рядом лежало что-то еще, чего раньше здесь не было. Размером не больше свечи, оно было завернуто в грязную тряпку. Барбара не могла удержаться. Она осторожно взяла сверток и размотала тряпицу. И, вскрикнув, отшвырнула ее содержимое.

На полу перед ней лежал отсеченный палец.

Оправившись от потрясения, Барбара рассмотрела палец внимательнее. Он был умело отрезан точно по суставу, еще виднелись подсохшие мышечные волокна. Палец уже почернел, ноготь отпал – и от него нестерпимо воняло. Запах между тем разошелся по всей комнате, как если бы кто-то встряхнул саваном.

– Если навизжалась, можешь завернуть назад. Всю округу на уши поднимешь.

Знакомый голос заставил Барбару вздрогнуть. Она с виноватым видом обернулась и посмотрела на отца, сгорбившегося в дверях. В одной руке он держал мешок в темных, влажных пятнах, в другой – кувшинчик пенистого пива.

Якоб Куизль мрачно взглянул на младшую дочь. Ростом в шесть футов, широкоплечий и с большим крючковатым носом, он по-прежнему внушал страх. Но черные когда-то волосы и косматую бороду уже посеребрила седина, лицо избороздили глубокие морщины. Во рту он, как всегда, держал трубку, которую по старой привычке не вынимал даже во время разговора, отчего скупые его реплики походили скорее на звериное рычание.

– Сказано, положи палец обратно в сундук, пока я тебе по заднице не надавал, – проворчал палач. – Я, кажется, запретил тебе подходить к сундуку, разве нет?

– Господи, что это? – спросила с отвращением Барбара, оставив без внимания вопрос отца. Она кончиками пальцев завернула гнилой обрубок в тряпку и положила обратно в сундук.

– Палец. Что же еще? – заворчал себе под нос отец. – Большой, с левой руки, если быть точным. Пастуха Хартля, кстати.

– Это… того самого вора и бродяги, которого ты повесил больше двух недель назад? – спросила Барбара; ей стало немного дурно.

Куизль кивнул.

– Симон Рёссль, крестьянин из Альтенштадта, даст за него хорошие деньги. Он думает, если положить палец такого вора в корыто, шерсть у коров будет мягкой и блестящей. – Палач усмехнулся и поднял мешок, из которого начало капать. – А теперь он, видимо, где-то услышал, что, если под дубом во дворе закопать сердце воришки, оно убережет от краж… Ну, оно, конечно, подороже ему обойдется.