Линда Лафферти - Проклятие Батори

Грейс посмотрела на свою левую руку, на золотое обручальное кольцо.

– Чеслава допустили к Венгерскому государственному архиву в Будапеште. Он настаивал, что его словацкое происхождение дает право ознакомиться с документами, собранными на словацких землях, а его мать была венгеркой. И…

– И что?

– И ему представили сотни страниц документов начала семнадцатого века. Во владениях Надашди все записи велись аккуратно. Еженедельные сводки о покупках, жалованье, долгах…

– Почему все это его интересовало?

– Очевидно, среди бумаг попался гроссбух, который графиня заполняла собственноручно – нечто вроде дневника. Дневника, в котором она, по-видимому, документировала свою… деятельность. Думаю, ваш муж выкрал этот гроссбух из архива. На его страницах значились имена шестисот женщин. А точнее – шестисот двенадцати. Там же были записаны свидетельские показания.

– Шестьсот двенадцать женщин! Которых она убила?! Господи Иисусе!

Холодные глаза графа замерли на седовласой женщине.

– Ваш муж, – проговорил он, и его ноздри сузились, словно он учуял в воздухе запах зла, – лично взялся за проект по возмещению ущерба. Он вознамерился разыскать потомков тех женщин, которые были… казнены.

– Надо же! Я и не догадывалась…

– Конечно, вы не знали. Вы жили в блаженном неведении. Чеслав испытывал стыд. Вместо того чтобы гордиться своим венгерским происхождением, благородной кровью в жилах, кровью рода, некогда правившего в Восточной Европе на протяжении почти тысячи лет, он скрывал свои корни.

– Чеслав? Какая еще «благородная кровь»?

– Доктор Пэт, вас было бы правильно называть доктор Батори. Даже великий Ференц Надашди, когда женился на графине, изменил свою фамилию на Надашди-Батори.

– Батори? Не может быть!

– Ваш муж был прямым потомком первого ребенка четырнадцатилетней графини. Ее дочка была незаконнорожденной, но тем не менее истинной Батори. А когда ваш муж переехал из Будапешта в Братиславу, он сменил фамилию с Батори на Пэт.

– Я вам не верю. Вы все придумываете, как ту безумную чушь про вампиров. Вы просто бредите!

– Имя Батори до сих пор почитают в Венгрии и Польше – это родовое имя королей, палатинов, завоевателей. Но словаки… Словаки, конечно, ненавидят это имя.

Грейс отчаянно замотала головой.

– Мой муж был психиатром, работал в психиатрической больнице. До переезда в Америку он практиковал в Вене. Как он мог быть замешан во всем этом?

Граф посмотрел на нее, и свет в его глазах вдруг померк. Грейс явственно ощутила исходящий от него холод. Но так же внезапно мрак рассеялся, и граф вернулся в прежнее состояние.

– Что ж, пожалуй, вопрос спорный. Возмещение ущерба потребовало бы ото всех потомков Эржебет Батори выплатить компенсацию потомкам семей ее жертв. Возможно, десять процентов его дохода – он называл это «десятиной» – в течение пяти лет не казалось ему чрезмерной платой.

– О чем вы говорите? Десять процентов от нашего дохода?

– Возможно, это мелочь для человека с доходом простого психиатра. Но для тех из нас, кто владеет имуществом – реальным богатством, – это неприемлемо. Он хотел отмыть дочиста то, что столь самонадеянно считал пятном на имени Батори. Будто бы этому великому имени требовалась его помощь.

– Если б мой муж был вовлечен в то, о чем вы мне тут рассказываете, он бы рассказал мне. Мы ведь были…

Граф поднял руку, отметая ее возражения.

– Конечно, никто из нас не был обязан участвовать в проекте вашего мужа. Но молва прокатилась по Словакии, Венгрии и даже Австрии. Этот проект привлек внимание к тем из нас, кто не хотел иметь к нему никакого отношения. А я терпеть не могу, когда на меня обращено чье-то пристальное внимание. У меня есть собственные проекты, которые я предпочитаю не афишировать, – сказал он, и черная тень вернулась на его лицо. – Ваш муж прекрасно это знал.

Его глаза сверкнули злобой, и от этой перемены Грейс поежилась.

Ей вспомнилось, как муж рассказывал о симптомах психоза: быстрая радикальная смена настроения, сосредоточенная напряженность во взгляде сумасшедшего.

– Я намереваюсь вернуть магию правления моих предков, вернуть былую славную власть – и страх.

Граф посмотрел в окно на горы за стеной замка и поморщился.

– Ваш муж хорошо это знал. А теперь время настало…

Чахтицкий замок

21 декабря 1610 года

Дарвулия вдохнула горечь горящей серы. Желтая кошка соскочила с насиженного места и зашипела на дымящийся порошок.

Ведьме хотелось, чтобы графиня сегодня ночью спала, чтобы она была мертва для окружающего мира. Незнакомец в черном расстроил их ночные игры, назвал их двоих маленькими девочками, которые забавляются с мышками. Он лишил Дарвулию и ее госпожу всей их радости, порицая «грубое, неотесанное» стремление к удовольствиям.

Это он убедил графиню, что кровь омолодит ее красоту.

Произошло это тогда, когда Зузана собирала травы для кожи графини, и в туалетной комнате Батори находилась другая служанка. Девушка была чересчур возбуждена от такой близости к госпоже и, пытаясь расчесать спутавшуюся прядь ее волос, заставила госпожу вскрикнуть от боли. Графиня схватила серебряный гребень и ударила ее по лицу, оставив глубокую рану на губе у служанки.

Капельки крови забрызгали руку и лицо Эржебет. Вытерев красные пятна, она уставилась на свою кожу.

– Вот видите, – сказал внезапно появившийся незнакомец. Услышав его голос, она закрыла глаза, а от его прикосновения ее тело затрепетало. – Видите, как молодость восстановила вам кожу?

Его длинные бледные пальцы пробежали по ее шее, и она задрожала, внезапно слабея от этого холодного прикосновения.

Потом он вышел через черный ход и исчез в башне. Стук его каблуков по каменным ступеням гулко раздавался в уходящем вниз тоннеле.

Графиня почувствовала тепло крови на лице, и в ее глазах сверкнуло изумление.

Служанка дрожала в углу, прикрывая рану в углу рта.

– Посмотри, Дарвулия! Я преобразилась! – воскликнула графиня. Она так и сяк поворачивала лицо, оценивая в зеркале его цвет. – Моя кожа помолодела, как у юной девушки!

Дарвулия прикусила язык. Подойдя к Эржебет, она стала рассматривать ее кожу так тщательно, что графиня ощутила касание ее ресниц.

Ведьма отступила на шаг и покачала головой.

– Нет, графиня, я не вижу никакой перемены.

Дарвулия действительно не заметила в госпоже никакой перемены, кроме желания поверить в ложь своего любовника. Ревность глубоко засела у нее в груди, когда она увидела, как тот удалился, одурачив госпожу своей извращенной злобой.

– Ты просто слепая, – выплюнула графиня. – Взгляни еще раз! Взгляни же!