Кен Фоллетт - Опасное наследство

– Вчера, кстати, разрешился вопрос со ссудой российскому правительству, – продолжил Малберри. – Идите в почтовое отделение и распорядитесь пересчитать все заявки.

– Хорошо.

Банк организовал заем в два миллиона фунтов для правительства России и выпустил облигации стоимостью в сто фунтов под пять фунтов годовых процентов; но эти облигации он продавал по девяносто три фунта, так что реальная процентная ставка превышала пять и три восьмых. Большинство облигаций раскупили другие банки в Лондоне и Париже, но часть облигаций было решено продать широкой публике, и теперь нужно было подсчитать принятые заявки.

– Будем надеяться, что заявок окажется больше, чем облигаций.

– Почему?

– Те, кому они не достанутся, завтра попытаются купить эти облигации на открытом рынке, и благодаря этому их стоимость, того и гляди, вырастет до девяноста пяти фунтов. Наши клиенты сочтут, что им повезло приобрести облигации по дешевке.

Хью кивнул.

– А если заявок будет меньше?

– Тогда банк, как гарант размещения облигаций, должен будет скупить остаток по цене в девяносто три фунта. Завтра цена может опуститься до девяноста двух или девяноста одного фунта, и мы понесем потери.

– Понятно.

– Ну ладно, ступайте.

Хью вышел из кабинета Малберри, располагавшегося на третьем этаже, и спустился по лестнице. Он был рад, что Малберри согласился с его идеей установить ящички и что вчерашний инцидент с коносаментом не имел серьезных последствий. На втором этаже, где располагался зал совещаний партнеров, он встретил Сэмюэла Пиластера, как всегда, франтовато одетого, в серебристо-сером фраке с галстуком цвета морской волны.

– Доброе утро, дядюшка Сэмюэл, – поздоровался Хью.

– Утро доброе, Хью. Куда это ты направился?

Сэмюэл всегда проявлял к Хью больше внимания, чем другие партнеры.

– Иду пересчитывать заявки на российские облигации.

Сэмюэл улыбнулся, показав свои слегка загнутые зубы.

– Не понимаю, как ты можешь излучать бодрость, когда тебе предстоит такой день!

Хью продолжил свой путь вниз по лестнице. Среди родных уже ходили приглушенные разговоры о дядюшке Сэмюэле и его секретаре. Хью не находил ничего ужасного в том, что люди называли Сэмюэла «слишком женственным». Женщины и священнослужители называют чрезмерно близкие отношения между мужчинами извращением, но Хью знал, что такое иногда случается, особенно в школах вроде Уиндфилда. По крайней мере, никому от этого особого вреда не бывает.

Спустившись на первый этаж, Хью вышел в огромный общий зал. Сейчас, в полдесятого утра, многие служащие только приходят на работу, то и дело отворяя входные двери и принося за собой шлейф запахов завтрака с жареным беконом или подземки. Хью кивком поприветствовал мисс Гринграсс, единственную женщину-клерка в банке. Год назад, когда ее только приняли на работу, было много споров о том, можно ли поручать женщине такую ответственную должность. С тех пор она зарекомендовала себя как отличный работник, и Хью подумал, что в будущем, вероятно, среди клерков в банке будет больше женщин.

Пройдя через черный выход к другой лестнице, Хью спустился в подвал, где располагалось почтовое отделение. Двое посыльных сортировали почту и заявки на приобретение «русских облигаций», которых уже набрался целый мешок. Хью решил, что им не помешает помощь еще двух младших клерков, а сам он будет сверять их подсчеты.

Эта работа заняла у него чуть ли не весь день. Было уже почти четыре часа, когда он вывел последний столбик цифр и откинулся на стуле. Оказалось, что заявок меньше ожидаемого и часть облигаций остается невыкупленной. Пусть этот остаток и совсем небольшой, но свою психологическую роль он сыграет, да и партнеры останутся недовольны.

Записав цифры на чистом листке бумаги, Хью отправился искать Малберри. В банке было довольно тихо. По требованию немногочисленных клиентов клерки за полированными прилавками снимали с полок тяжелые книги и ставили их обратно. Банк старался не иметь дела с отдельными частными клиентами, поскольку это был коммерческий банк, финансировавший в основном крупных предпринимателей и крупные компании. Как говорил Старый Сет, Пиластеров не интересуют засаленные монеты бакалейщиков или смятые банкноты портных – на них большой прибыли не сделаешь. Но здесь держали свои личные средства все члены семейства, и эта же привилегия распространялась на самых богатых и уважаемых клиентов. Хью заметил как раз одного из таких клиентов, сэра Джона Кэммела, с сыном которого учился вместе в Уиндфилде. Сэр Джон, худой лысый мужчина, сколотил состояние на угольных шахтах и на доках в своем поместье в Йоркшире. В настоящий момент он беспокойно расхаживал по мраморному полу и неодобрительно озирался по сторонам.

– Добрый день, сэр Джон. Надеюсь, вас уже обслуживают?

– Нет, не обслуживают, молодой человек. Здесь вообще кто-нибудь работает?

Хью быстро огляделся. Никого из партнеров или старших клерков поблизости не было. Он решил проявить инициативу:

– Не желаете подняться в кабинет партнеров, сэр? Я думаю, они с большим удовольствием встретятся с вами лично.

– Хорошо, я поднимусь.

Хью провел его наверх. Все партнеры, как повелось, работали в одном помещении; так им было удобнее решать важные вопросы и сверяться друг с другом. По обстановке этот кабинет походил на комнату для чтения в клубе джентльменов: обитые кожей диваны, книжные полки и большой центральный стол с газетами. С портретов в солидных рамах на стенах на своих потомков взирали Пиластеры-предки, все как один с горбатыми, похожими на клюв носами.

В кабинете никого не оказалось.

– Кто-нибудь совсем скоро придет, я уверен, – сказал Хью. – Вам предложить бокал мадеры?

Он подошел к буфету у стены и, не скупясь, наполнил бокал, пока сэр Джон устраивался в кожаном кресле.

– Кстати, я Хью Пиластер.

– Ах, вот как?

Сэр Джон, похоже, смягчился, узнав, что с ним разговаривает представитель семейства Пиластеров, а не какой-нибудь мальчик на побегушках.

– Насколько я помню, вы учились в Уиндфилде?

– Да, сэр. Вместе с вашим сыном Альбертом. Мы называли его Горбом…

– Всех Кэммелов называют Горбами. Верблюды, понимаете ли…

– Я не видел его с… с тех пор, – сказал Хью уклончиво.

– Он уехал в Капскую колонию, и там ему так понравилось, что он решил остаться. Сейчас он разводит лошадей.

Альберт Кэммел был один из тех, кто купался в заброшенном карьере в тот злополучный день 1866 года, когда утонул Питер Миддлтон. Хью так и не выслушал его версию событий.

– Хотелось бы написать ему письмо, – сказал он.

– Я уверен, что он будет рад получить весточку от бывшего одноклассника. Я оставлю вам его адрес.