Ингрид Нолль - Головы моих возлюбленных

Что я вообще знала о нем? Он хорошо выглядел, он, подобно мне, весь лучился каникулярным счастьем молодого человека, он был загорелый и отпускал дикую бородку. Мне было приятно, когда соприкасалась наша теплая кожа, от которой буквально пахло солнцем. Йонас был серьезнее, чем я, немногословнее, и еще он был человек верующий, а поэтому я остерегалась рассказывать ему о своих проступках. Я, правда, дала ему понять, что мой брат в прошлом году пал жертвой трагического несчастного случая, но он только сострадательно заключил меня в свои объятия и клетчатым, как у крестьян, носовым платком утер мне нос, а про детали не стал расспрашивать.

Он не спрашивал, я тоже не спрашивала. Нас до такой степени занимало физическое наслаждение, что мы безоговорочно принимали друг друга, считали чудом все общие черты, считали волнующими и любопытными все различия.

Лишь много позже я по-настоящему узнала Йонаса.

Недавно мне позвонили из агентства с вопросом, не могу ли я рискнуть взять на себя большую экскурсию, поскольку коллега внезапно заболела. Большая экскурсия в два раза длиннее, чем моя (иными словами, шесть часов), в плане Фьезоле, ну и, само собой, галерея Уффици, подразумевающая длительное знакомство с боттичеллиевской аллегорией Весны. Итак, я постаралась запомнить, что это полотно написано в 1478 году. Слева женщин караулит Меркурий, справа их преследует Зефир, сверху стреляет Амур. А перед картиной стоит заказчик Лоренцо Медичи и разглядывает грации в прозрачных одеяниях. Кора не любила эту картину, хотя в какие-то мгновения жизни сама немного напоминала аллегорию Флоры. Миловидность внушала ей ужас, и она всеми силами старалась скрыть свою под невзрачной одеждой.

Я уже несколько раз водила очень большие экскурсии, мое стадо о двадцати головах отмечалось у каждой достопримечательности, чтобы потом от души заняться шопингом: бумага ручной выработки, изделия из соломы и ивняка, флорентийские кружева и золотые украшения с кораллами и жемчугами.

С чувством глубокого негодования я наблюдала, как одна семнадцатилетка получала от своих родителей решительно все, на что соблаговолит указать пальцем. Старики были в таком восторге от того, что любимая дочь согласилась поехать с ними в Италию, что приобретали самые бессмысленные сувениры, бегали к Гуччи и Фенди, стоило только дочке этого пожелать.

Мое первое заграничное путешествие состоялось в сопровождении чужих родителей. Хотя я снова и снова поминаю добрым словом родителей Коры, и все же это были не мои родители. Может, отчасти по этой причине я с такой страстью вцепилась в Йонаса.

Когда каникулы подошли к концу, состоялось душераздирающее прощание. Анни и Фред отправились в Париж, поскольку американка не хотела уезжать домой, не увидев Эйфелеву башню. Что касается Фридриха, тот подрастерял и восхищение Штатами, и стремление держать свою подругу за руку – в той же мере, в какой находил меня все более привлекательной. Не исключено, что он уже втайне вынашивал планы спастись бегством от своей невесты.

Я же не могла вынести разлуку с Йонасом. Я не стеснялась плакать навзрыд на глазах у всего семейства Шваб и судорожно – словно задний седок на мотоцикле – цепляться за своего любимого, чтобы затем, как индийская вдова перед сожжением, безвольно откинуться на подушки профессорского автомобиля.

Господин Шваб, не скрывая нетерпения, призывал меня поскорее завершить страстное прощание.

– Ну что, едем?

Кора обменялась с матерью странным взглядом, полным сочувствия.

Йонас учился во Фрейбурге, стало быть, он мог в конце недели за два часа оказаться у дверей моего дома и увезти меня на свидание. Свое обещание он сдержал. Сам он жил в общежитии для студентов-католиков, где дамские визиты хоть и не были категорически запрещены, но вызывали неблагосклонное отношение. Я не раз спрашивала, почему он не подыщет себе другую комнату. Причиной, оказывается, были финансовые соображения. Благодаря своим клерикальным связям он пользовался изрядной скидкой, его старший брат даже стал членом католического ордена. Родители, владевшие изрядным крестьянским хозяйством в Шварцвальде, воспитали всех своих семерых детей в строгости и благочестии. Вот поэтому сама я не могла навещать Йонаса, тогда как он приезжал ко мне каждый уик-энд. Только всякий раз мы занимались любовью у него в машине, даже когда заметно похолодало. Во время бесчисленных воскресных трапез Йонас поначалу выступал в роли нахлебника. Великодушные родители Коры поначалу разглядывали очередного члена семьи с некоторым интересом, но интерес мало-помалу сошел на нет. Йонас умел скорее дружески слушать, чем поддерживать непринужденную болтовню.

За пять месяцев до выпускных экзаменов у меня возникло страшное подозрение, что я беременна. Для начала я обсудила все с Корой.

Она, как и всегда, знала, что делать.

– Ни в коем случае ничего не рассказывать родителям, не то поднимется большой шум. Лучше купить в аптеке тест для проверки на беременность. Если результат окажется положительным, позвонить Йонасу. Уж он-то, как медик, посоветует, что делать.

У Йонаса шел всего второй семестр, но я безгранично доверяла и ему, и его утешительно теплому голосу.

– Я беременна, – с места в карьер объявила я.

Он молчал.

Я попыталась представить выражение его лица. После длительной паузы продолжила:

– Ты наверняка знаешь, как от этого избавиться. Насколько мне известно, надо сходить в консультативный центр…

Он продолжал молчать. Мне даже стало как-то не по себе. Может, он не один?

– Майя, – промолвил он едва слышно, – Майя, чтоб ты впредь никогда не говорила ничего подобного.

Интересно, как это понимать? Нам же надо поговорить об этом. Я начала нервничать.

– Ну, тогда скажи хоть что-нибудь.

– Мне надо подумать, – ответил он так протяжно, что можно было догадаться, что он хочет растянуть время. – Аборт – это убийство. Это грех.

Наконец я поняла, что его искренняя вера тоже представляет собой проблему. Но если вера, как говорится, сдвигает горы, рост живота ей все-таки не приостановить.

Изнемогая от ужаса и стыда, я вообразила себя с ревущим малышом на руках, в Кориной комнате, без денег, без мужа, без профессии, зависящую исключительно от благосклонности не моих родителей. То, что Йонас иногда сидел у нас за общим столом, – это еще куда ни шло, но о постоянном присутствии младенца и речи быть не могло.

– Йонас, – пригрозила я, – если ты сразу заводишь речь про убийство и грех, задумайся сперва о собственной роли в этом спектакле. – Я не смогла сдержать слезы.

– К сожалению, наш патер все еще в отпуске, – сообщил Йонас, – раньше чем на той неделе я не смогу с ним переговорить.