Мариша Пессл - Ночное кино

Передо мной простирался тоннель, и был он чернее черного. Видно лишь пару футов кирпичных стен, что обрывались затем в абсолютную темноту, словно эту деталь мира так и не достроили – словно здесь рваный край Земли, ныряющий не просто во тьму, но в космос .

Я смотрел, и рассудок велел мне убираться отсюда к чертям, закрыть люк, перелезть через ограду, пока есть шанс.

Но какие улики я нашел? Что я узнал?

Пытаясь остаться на плаву, я мысленно цеплялся за немногочисленные достоверные факты. В кармане у меня – пара предметов, которые, возможно, обличат Кордову, но, вполне вероятно, с точки зрения закона не стоят выеденного яйца. У меня имеются истории, показания очевидцев, признания, правда о том, что Сандра мертва. Но хватит ли этого, чтобы похоронить Кордову? Едва ли я загарпунил своего большого белого кита. Он может и дальше жить со своей черной магией, со своими настоящими ужасами. Сандра умерла, в обмене больше нет нужды, но остановился ли он? Что я видел своими глазами?

Я размышлял, а крошащийся кирпич неощутимо сжимался вокруг.

К чему же я вернусь, благополучно отсюда спасшись?

Пустая квартира. На Перри-стрит меня никто не ждет. Жизнь потечет как прежде. Я буду как прежде. Меня вдруг стало воротить от одной этой мысли.

Ну и чего я жду? Часто ли в жизни тебе является истина? А она ведь здесь – за этой кромешной чернотой. Она где-то впереди, пусть мне пока и не видно.

Посмею? Я спустился еще на три ступени. Воздух был ледяной, холод пробирал до костей. В кармане рюкзака я откопал фонарик, пощелкал кнопкой – не работает. Я вынул «зиплок» со спичечным коробком, чиркнул спичкой.

Вытянул руку, и оранжевый огонек затрепетал.

Я чуть не расхохотался. Тьма отступила на жалкие несколько дюймов. Выщербленные кирпичные стены, нависший заплесневелый потолок. Суженная артерия, что ведет в сердце ада. Я глянул на часы.

Семь пятьдесят восемь. Прекрасно успеваю.

Я вернулся, уцепился за люк. С неопровержимым «бум!» его закрыл. Что, если я захлопнул крышку собственного гроба?

Спичка погасла. Я зажег новую и пошел.

Когда погасла и она, прибавил шагу. Спичек в коробке сотня – надо их беречь. Помнится, Паук говорил, что от сторожки до особняка две мили. Со скоростью четыре мили в час я через пятнадцать минут одолею полпути. Я ждал, что зрение привыкнет к темноте, но затем сообразил, что крутящиеся перед глазами черные водовороты – это и есть привыкание.

Шаги отмеряли мое дыхание метрономом.

Помимо хруста ботинок на земляном полу, стояла абсолютная тишина – лишь давило со всех сторон, будто меня замуровали, будто тоннель прорезал землю под огромной водою.

Когда темнота стала невыносима, а я уже засомневался, вправду иду или стою на месте, я зажег следующую спичку.

Тесный коридор еще сузился, стал меньше четырех футов в ширину и одинаково тянулся в обе стороны. Неверный свет пугал гораздо сильнее, чем движение в полной темноте. Можно и нырнуть на самое дно. Главное – плыть вперед. Когда спичка догорела, я ее уронил и пошел дальше, правой рукой для ориентира ведя по крошащимся кирпичам. В мире, в реальности меня удерживала только стена, поскольку тьма была до того абсолютна, что обрела плоть и обнимала меня толстым черным занавесом, переворачивала вверх тормашками. Мне чудилось, будто я тону в черной воде и забыл, где остались воздух и свет. Сила тяготения в этом подземелье как-то ослабела.

Я споткнулся обо что-то крупное; мигом накатил иррациональный ужас. Тело, отрубленная нога. Я снова пнул. По звуку – как одеяло.

Я не без труда зажег спичку.

На земле валялся пыльный кусок шелка.

Я его подобрал. Женское платье – клюквенного оттенка, старомодное, с длинными рукавами и черным пластиковым ремнем. На груди почти не осталось пуговиц. Я осмотрел ворот и при последней вспышке спички успел разглядеть бледно-лиловую бирку «Ларкин».

Я расстегнул рюкзак, запихал туда платье, снова застегнул и заковылял дальше. Через некоторое время занервничал, что нечаянно развернулся и теперь вслепую шагаю обратно к сторожке, однако не остановился. Просто дезориентация, темнота издевается над рассудком. Сколь хлипко могущество человека, его понимание собственного места в этом мире. После пятнадцати минут такого даже Эйнштейн усомнится в законах физики, и кто он есть, и где он есть, и жив он или мертв.

К ужасу моему, я опять что-то пнул. Оно с грохотом поскакало по полу – твердое. По звуку – деревяшка.

Нет. Кость. Я зажег спичку.

Запыленная черная женская туфля на потертой квадратной шпильке.

Я бездумно глянул на часы. 19:58.

Встал, вытянул огонек подальше.

Зрелище – точная копия прежнего: и спереди, и сзади в бесконечности исчезает съежившийся кирпичный коридор.

Я словно и не двинулся с места.

Я пошел дальше, стараясь держать себя в руках. Откуда тут платье ? Женщина пыталась убежать? Подобно окровавленной мальчишеской рубашке, платье представлялось мне свидетелем насилия. Умереть здесь, в одиночестве и холоде, и никто тебя не найдет, никто уже не полюбит. Сэм решит, что я ее бросил. Я старался вытряхнуть из головы эти думы, вспомнить о чем-нибудь веселом, но тоннель, чернота и холод мигом гасили всякое легкомыслие.

Я на что-то наступил.

Камешки.

Я остановился – их тут тьма-тьмущая, твердые, круглые, катаются под подошвами. Детские зубы? Моляры, брошенные здесь, точно хлебные крошки?

Я чиркнул спичкой.

Не зубы, а круглые, красные пластмассовые пуговицы от платья.

Я наклонился. Под стеной валялась другая черная туфля. Я подобрал горсть пуговиц, сунул в карман пальто.

Абсолютно тот же самый вид – передо мной и за мной неизбывно тянулся черный тоннель. Я на конвейере, я бегу на одном месте. Я застрял в четвертом измерении, в чистилище, где нет времени, нет движения, есть лишь вялый дрейф.

Я и не заметил, что спичка обжигает мне пальцы.

Уронил ее, поднажал. Рассудок раскачивался, точно на канате под куполом цирка, и грозил вот-вот потерять равновесие. Я зажег еще одну спичку и с облегчением увидел: в нескольких ярдах впереди тоннель прерывается. Я рванул туда, и спичку задуло. Я не остановился. Когда стена справа распахнулась, чиркнул новой спичкой.

Я очутился в небольшой круглой нише, и вокруг раззявили рты другие тоннели. Я обошел нишу, еле разбирая слова, намалеванные над входами белой краской.

СТОРОЖКА. ОСОБНЯК. ОЗЕРО. КОНЮШНЯ. МАСТЕРСКАЯ. ДОЗОР. ТРОФЕЙНЫЕ. ПИНКОЯ НЕГРО. КЛАДБИЩЕ. МИССИС ПИБОДИ. ЛАБОРАТОРИЯ. 0. ПЕРЕКРЕСТОК.

«Пинкоя Негро»? «Лаборатория»? «0»? Паук, помнится, говорил, что существует центральный узел, откуда в сокровенные уголки поместья расходятся тоннели. Я зажег новую спичку, поднес ее к слову на доске прямо перед мной.