Мариша Пессл - Ночное кино

Я сунул компас в карман, глубже вгрызся мотыгой в грунт и отыскал что-то еще.

Я присел на корточки. Картонная коробка, размокшая и размякшая, однако буквы я разглядел.

«Крекер Джек».

Я ее отбросил, отгоняя накативший страх, и упрямо продолжил копать. Нашел нечто большое. Склонился посмотреть.

Глубоко в земле что-то погребено.

Сглатывая тошноту – наверняка невыносимая жара виновата, эти красные лампы, под которыми каждый листик и даже мои руки словно все в крови, – я ударил мотыгой. Она зацепилась за корни. Я принялся выдирать окрестную растительность – листья и ветки негодующе затряслись.

Я поводил в яме руками – там что-то спрятано, и оно твердое.

Размером с человека . Попкорн?

Но это же бред. В конце фильма Попкорн спасен, ему ничего не грозит. Он сохранил тайну убийцы – а кто лучше немого умеет хранить тайны? И что тогда здесь похоронено? Откуда здесь его компас и коробка «Крекер Джек» – два предмета, с которыми садовник не расставался никогда в жизни? Его все-таки прикончил убийца? Или Кордова?

Мысли бурлили, и тут вдалеке глухо стукнуло. Будто захлопнулась дверь. Я вскочил.

К оранжерее приближались шаги – не один человек, скорее два, а может, и три. Шаги гулко разносились по ангару, люди торопились – наверное, бежали по узким коридорам между съемочными площадками.

Я здесь больше не один. Несколько секунд я пытался игнорировать переменившуюся реальность и руками яростно рыл клумбу.

Одним бы глазком взглянуть, что там. Я выдирал цветы, отбрасывал, копал, пальцы что-то нашли.

Как будто джинса. Комбинезон Попкорна.

Я сунул руку в карман за фотоаппаратом – вот идиот, я же оставил его в пальто Брэда. Чтобы извлечь на свет похороненное здесь нечто, придется снимать грунт со всей клумбы.

Я замер и прислушался.

Шаги стали громче. Кто-то наверняка прознал, что я здесь.

Придется вернуться потом.

Я вылез из зарослей, в обход пруда кинулся в сарай. Схватил пальто Брэда, натянул, нацепил рюкзак. И продрался сквозь растительность к задней двери.

Я приоткрыл ее на щелочку и посмотрел на пустующую лужайку. Глотая холодный воздух – наконец-то этот кровавый свет, эта тропическая жара позади, – выскользнул в морозную темноту ангара.

И застыл. Весь ангар икал шагами – доносились они, похоже, из того коридора, что вел в «Подожди меня здесь».

Я рванул в другую сторону, по каменистой дорожке прочь с площадки и на огромный пляж – белые песчаные дюны, щетина взморника. Вдалеке на фоне неба возвышался угловатый пляжный дом на сваях.

Дом Ханны Глосс в «Меньшем из зол».

Я по песку зашагал к дому и залитому Луной океану. По-моему, эта площадка должна вывести меня обратно к Джексонам и, хочется надеяться, прочь отсюда.

Далеко впереди по дюнам прямо ко мне заскользил темный силуэт с фонариком.

Я метнулся вбок и назад, нырнул в первый же проход и помчался по оси безлюдной улицы.

Главная улица маленького городка – города-призрака, который я не узнавал, хотя видел неплохо, поскольку вдоль дороги мерцали красно-зеленые рождественские гирлянды.

Мимо проносились темные витрины.

САЛУН «СЕРЕБРЯНЫЙ ДОЛЛАР».

БАКАЛЕЯ «СОЛНЫШКО».

КЛУБ ДЖЕНТЛЬМЕНСКОГО ДОСУГА, ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА.

Позади рикошетили шаги. Я скакнул на тротуар против «Синема „Мечтай-кино“», потянул на себя дверь и мимо киосков с конфетами и газировкой кинулся в узкий коридор, где афиши обещали показать «Искажение» в одиннадцать тридцать и «В погоне за красным» в двенадцать.

Я дернул ближайшую дверь, и она, слава тебе господи, выплюнула меня обратно в ангар и впечатала в твердое – оказалось, в бетонную стену. Я ринулся вдоль нее, то и дело оглядываясь. Фонарик вновь нагонял, другой кинулся наперехват. Я уцепился за стойки лесов и полез. Пролез футов двенадцать и заполз на деревянные подмостки.

– Что-нибудь есть? – спросил мужской голос снизу.

– Он в другую сторону побежал.

Я полежал несколько минут, а когда фонарики удалились, осторожно поднялся. Подмостки были крепкие, вольфрамовые лампы на кронштейнах смотрели вниз, в какой-то каменный колодец. Футах в четырех от меня колонна с транспарантом – я еле разглядел слова: «Возмущай воду» [105]. Церковь отца Джинли из «Щели в окне». Прямо подо мной – витражные окна, трехдюймовый подоконник. Я съехал туда и, молча воззвав к Деве Марии, прыгнул, намереваясь схватиться за колонну и сползти по ней.

Промахнулся. Под руку попалась только какая-то деревянная табличка со стены. Она отвалилась, вокруг загрохотали плитки, я грохнулся на пол, а табличка поскакала по камням.

Твою ж мать. Я вскочил. Впереди в арочной галерее заскользил фонарик – он осветил сводчатый потолок, статуи в нишах. Я помчался прочь вдоль скамей, к заднему портику, к исповедальне в углу. От одного вида ее у меня сердце ушло в пятки, но я отпер резную дверь – она тихонько застонала – и забрался внутрь.

Темно, хоть глаз выколи, и с рюкзаком очень тесно.

Я съежился на полу.

Кто-то вошел в церковь и остановился – несомненно, разглядывая деревянную доску со списком гимнов, которую я содрал со стены.

Я ждал; сердце колотилось, ноздри наполняла вонь. Рвота? Моча? Вновь зазвучали шаги, фонарик подкрался ближе, осветил дверцу исповедальни – деревянный экран, весь в резных лозах и цветах. Я узнал этот узор – самому не верилось, что теперь на эту решетку в ужасе смотрю я, как смотрел на нее отец Джинли – впрочем, пожалуй, по иным причинам.

Фильм начинается именно здесь: Джинли впервые принимает исповедь. Только окончил семинарию, полон самонадеянного оптимизма неопытной юности, рассчитывает вывести падших на путь праведный. Больше часа он ждет хоть какого кающегося грешника; наконец загадочная фигура заскакивает на другую половину и со зловещим стуком хлопается на скамью.

Вспомнив об этом, я невольно выгнул шею и уставился в окошко над головой – дымовая завеса темной решетки совершенно маскировала лица.

Загадочный незнакомец, как вскоре понимает священник, знает его черную тайну: Джинли вывел свою трехлетнюю незаконнорожденную дочь на крышу в Бруклине, где она побежала по краю за голубями, потеряла равновесие, упала и разбилась далеко внизу на тротуаре, а Джинли смотрел через щель в окне и пальцем не шевельнул. У него, само собой, имелись резоны: он считал, его дочка – воплощение дьявола. Но кто в тот день смотрел на крышу вместе с ним, что за таинственный человек сидит за решетчатым окошком, кто уверенным шепотом обещает «разодрать священника на куски, дабы тот отрекся от Бога», – на выяснение у Джинли уходит весь фильм, и личность незнакомца оказывается еще ужаснее, чем его тайна.

Шаги, похоже, удалялись, а слабый свет исчез.