Мариша Пессл - Ночное кино

И эта ее правда уничтожила все, одним ударом срубила волшебные сумрачные джунгли, куда я забрел по следу Сандры, и теперь я стоял посреди плоской пустыни, залитой светом, но совершенно голой.

– Вся эта история с вами началась, потому что она снова заболела, – не скрывая пренебрежения, выпалила Галло.

Я допил виски, и он ожогом протек в горло.

– А это как? – пробормотал я.

Она сердито уставилась на меня:

– Я же говорю. Александра – девица харизматичная. Воспитывали ее изобретательно, в «Гребне» она жила одиноко, болела. Она затруднялась различать выдуманные истории и реальную жизнь. Когда ей было десять, Астрид совершила ошибку: забавы ради пригласила колдуна с Гаити – прожил в доме четыре месяца. Астрид не имела в виду устроить у Александры в голове взрыв. Все равно что пробежаться по берегу, где тихонько гнездятся себе фламинго. Все вдруг кишит, верещит, буйствует – сплошь розовые перья, все вопит, крылья хлопают. Александра поверила. Вуду. Колдовство. – Галло покачала головой. – Я у себя в спальне нашла ее заклятия – Александра уверяла, что это защита от зла. Говорила, мол, зло ее отметило, это дьявол так подстроил, чтоб она заболела. Сердце разрывалось. И это бред. Она до смерти боялась физически приближаться к тем, кого любила, – считала, что может им навредить. Утверждала, что внутри у нее растет темнота, потому что… я уж и не знаю, как сказать-то, – потому что ее душой постепенно завладевает дьявол. И поэтому она опасна. Смертоносна. Абсурд, разумеется.

Галло вздохнула.

– Полгода назад, когда выяснилось, что она опять больна, психика ее пошатнулась. Временами она не понимала, где находится. И кто она. Ее вины тут, естественно, нет – она же с детства только и делала, что со Смертью играла в гляделки. Она четко заявила, что на больничную койку больше не хочет – никаких трубок, мониторов, слабости от морфия. Астрид смириться не желала. Насильно положила Александру в клинику – может, одумается, согласится снова полечиться.

– И эта клиника – «Брайарвуд-холл».

Галло кивнула:

– Александра, как вы знаете, сбежала – спасибо какому-то похотливому болвану из службы безопасности. Манипулировала Александра мастерски, особенно мужчинами. Они перед ней таяли, потели и растекались, как безмозглый чай со льдом. И Александра исчезла. Это был кошмар. Мы понятия не имели, куда она подевалась. Тео и Борис повсюду ее искали, но она же умная. Умела прятаться. Мы уже потом выяснили, что она жила в каких-то трущобах в Нижнем Ист-Сайде.

– Генри-стрит, восемьдесят три.

– Астрид чуть с ума не сошла. Александра совсем разболелась. Астрид хотела, чтобы дочь умерла дома, среди родных. Но у нас были кое-какие подозрения насчет того, куда она пойдет. За все эти годы дня не проходило, чтоб она не вспоминала этого мальчика. Хоппера. Годами за ним следила, знала, что у него неприятности с законом, вся жизнь под откос. Мы думали, она его как-то отыщет. А второй вариант, само собой, вы.

– Я?

– Она вами заинтересовалась, когда вы сунули нос в жизнь ее отца, а он разобрался с вами, как только и умел. Клином клин.

– «Разобрался» со мной? Это Кордова так говорил?

В глазах ее мелькнул вызов, но она смолчала.

– Это была подстава, да? Кто мне вообще звонил-то? Что за Джон?

Она пожала плечами:

– Кто-то ему заплатил, он вам заморочил голову.

– Но то, что он говорил, – что Кордова ночами ездит по школам…

– Соблазнительная фальсификация. И достаточно вульгарная, чтоб вы ее вывалили в прямом эфире и подавились своей спесью. Наверняка для вас это был болезненный урок, мистер Макгрэт, но, дабы процветать, художник, подобный ему, нуждается в одной базовой вещи. И все на свете за нее отдаст.

– И что ему нужно?

– Тьма. Я понимаю, сейчас в это поверить трудно, но подлинному художнику нужна тьма. Она наделяет его властью. Скрывает его. Чем меньше мир знает о нем, о его местонахождении, о его природе и тайных методах, тем художник сильнее. И чем больше банальностей о нем мир съедает, тем мельче его искусство, тем оно суше, а в конце концов усыхает вовсе, съеживается, и получается не искусство, а какое-то маршмеллоу, с молоком за завтраком пожевать. Неужто вы считали, что он это допустит?

Якобы умершее благоговение закралось в ее голос – голос, что обычно тусклой кучкой валялся в пыли, – и он взлетел на крыльях восторга, расцвел красными лентами, в воздухе описал восьмерку. А еще я заметил, что за весь разговор Инес Галло ни разу не выговорила слова «Кордова», ни единого разу – называла его только «он» или «отец Александры».

Видимо, из суеверия – или же не хотела произносить имя всуе, сродни слову «Бог».

Она сходила к бару за бутылкой и небрежно плеснула нам обоим виски; я между тем размышлял. Если не случалось проклятия дьявола, Кордове незачем было одержимо добиваться обмена, не требовалось ночами ездить по школам, не существовало никакой канавы с детскими вещами. Это что же – значит, я все-таки галлюцинировал? Дурьего зелья перебрал?

– Дабы осмыслить эту стихию по имени Александра, – сказала Галло, вновь усевшись на диван, – нужно помнить, что она была дочерью своего отца. У них любимая семейная сказка – «Румпельштильцхен». Вот так они и жили, такими были. Им фантастические существа изо дня в день превращали скучную солому в золото. И так до самой смерти. Поэтому Александра переосмыслила свою болезнь как проклятие дьявола.

– Но это не только ее версия. Марлоу Хьюз и Хьюго Виллард тоже вполне уверились.

Галло фыркнула:

– Марлоу Хьюз – наркоманка. Она поверит, если сказать, что небеса – розовые в горошек. Тем более – если присовокупить в письме, какой вы горячий ее поклонник. Она проводила время с Александрой. Ее захватили эти россказни. А Виллард – вы вдумайтесь, что Александра сделала с ним. Он же совсем ума лишился. Считал, она королева преисподней, и пугался блох.

Я вспомнил, как Виллард не стыдясь говорил, что уползал от Сандры на карачках, перепуганным ребенком таился в гардеробе.

– Ладно, а работа Кордовы? – спросил я. – Ужасы на экране – они ведь подлинные, да? Актеры не актерствуют.

Она с вызовом смерила меня взглядом:

– Они сами напрашивались.

– Я слыхал, серийные убийцы тоже так говорят.

– Все, кто оставался в «Гребне», прекрасно понимали, на что идут. Жизнь отдали бы, чтобы с ним поработать. Но если вас интересует, пересек ли он грань чистого безумия, нырнул ли рыбкой в ад, – нет. Он знал свои пределы.

– И каковы же они?

Она сузила глаза:

– Он никогда не убивал. Он любит жизнь. Но вы можете верить, во что хотите. Вы все равно ничего не докажете.

«Вы все равно ничего не докажете». Странная какая-то реплика. Почти признание – почти . Я вспомнил мальчишескую рубашечку, заскорузлую не от крови, а от кукурузного, по словам Фальконе, сиропа. Бесспорно, Галло сейчас подтвердила данные Шерон, хочу я это признавать или нет.