Джулия Берри - Вся правда во мне

– Ты не любишь его.

– Захочу – полюблю, – она остановилась.

– Тьфу!

Она снова пошла. Он схватил ее за руку.

– Тебе нужна только его ферма, – проговорил он. – Твоего сердца он никогда не получит.

Я вытащила из корзины яйцо и изо всех сил швырнула его в Леона. Скорлупа лопнула, и желток потек по кудрявым волосам.

Он заорал, обернулся и увидел, что это я. Только это его остановило. Несколько лет назад все было бы по-другому.

Он стал выковыривать скорлупу из шевелюры, выругался, но больше ничего не сделал.

Мария посмотрела на меня. Ее темные глаза, которые тебя приворожили, оглядывали меня с ног до головы, как будто видели впервые. Она почти улыбнулась. Потом она повернулась и пошла, а Леон отправился домой мыть голову.

Вдруг до меня дошло, насколько просто мне было промазать и попасть яйцом в нее.

Может, так и следовало поступить.

Тобиас Солт, веснушчатый сын мельника, вернулся домой после ночного дежурства. Он шел медленно, глаза были красными.

– Видел что-нибудь, Тобби? – окликнул его Эйб Дадди из своей лавки.

– Не-а, – сказал Тобиас и потер глаза.

– Вот, что я называю удачным дежурством, – заметил лавочник.

Как ты сейчас занят. Собираешь урожай, готовишься к свадьбе, пристраиваешь новую комнату к дому, чтобы ублажить невесту. А еще заготавливаешь дрова на зиму, собираешь кукурузу и копаешь картошку. И некому тебе помочь. Ни отца, ни родных, а у друзей те же проблемы.

А еще нужно убрать с поля камни, законсервировать овощи.

Ты работаешь, как лошадь, и, несмотря ни на что, посвистываешь. Очень скоро у тебя будет жена, чтобы помочь, вить гнездышко, штопать штаны, набивать перины, а вечером к твоему приходу готовить горячий ужин.

Только станет ли она это делать? Будут ли ее мягкие руки прясть шерсть, вязать в снопы пшеницу, убирать в погреб мешки картофеля? Покроется ли бронзовым загаром ее фарфоровое лицо, когда она плечом к плечу с тобой будет обрабатывать ваши поля?

Никто не называет меня по имени. Никто меня никак не называет, кроме Даррелла, который обзывает меня Червяком. Мама никогда его не останавливает. Со мной она общается так: «Перебери это», «Вычеши этот мешок шерсти», «Смажь это», «Растопи жир в котелке», «Ты, стой смирно»

Теплота, которая была в ее глазах, куда-то ушла, ее сменил холодный металлический блеск. Папа давно умер, и дочь, которую она помнила, тоже умерла для нее. Она похоронила ее имя в своей памяти.

Никто не называет меня по имени.

Младшие дети вообще его не знают.

Каждое утро перед рассветом я напоминаю его себе и тут же снова забываю.

Меня зовут Джудит.

Я повесила твой букетик сушиться в амбаре, чтобы сохранить и всегда на него смотреть.

Я пропала до того, как он высох. Вернувшись после всех этих долгих лет, я нашла его на том же месте. Он стал таким сморщенным и жалким, что никому и в голову не пришло его убрать.

Он висел, покрытый паутиной, и только я знала, что раньше он был милым свежим букетиком.

Я сняла его с балки, вынесла на улицу и швырнула высоко в осеннее небо, как невеста, бросающая свой букет.

Я столкнулась с учителем на краю леса. Я собирала груши. Он приехал к нам всего две недели назад, закончив академию Ньюкерка, и вышел прогуляться осенним вечером. Он появился неожиданно из-за угла. Я отпрянула и спряталась за деревом, но он все равно меня заметил и снял шляпу. Про себя я прозвала его Долговязым. Его лицо было цвета молодого сыра, непослушные волосы все время падали на глаза, и ему приходилось их откидывать назад. Это был учитель, от которого сбежал Даррелл. Кому, интересно, повезло больше?

Он рассматривал меня как отрывок с латыни, который ему предстояло перевести.

– Добрый вечер.

Он разговаривал со мной.

Я бросилась бежать, уронив груши.

Он за мной.

– Постойте, девушка! Простите меня!

Для своего роста он оказался довольно проворным, и ему удалось схватить меня за руку. Его прикосновение удивило и насторожило меня. Я сжалась как пружина. И все-таки его рука была живой. Как будто это ты прогуливался свежим вечером и захотел со мной поговорить.

– Ради бога, простите меня, – сказал он, глядя на меня с высоты своего роста. При звуке его голоса во рту у меня появился кислый привкус. Он все еще не выпускал мою руку, хоть я и пыталась ее вырвать. У него был высокий, влажный от пота лоб.

– Меня зовут Руперт Джиллис.

Я могла бы ответить ему по-своему и тем самым положить конец дальнейшим попыткам Руперта Джиллиса со мной поговорить.

Все равно горожане его очень быстро просветят.

Росвелл переживал не лучшие времена.

Болезни были частыми гостями. Дети простужались на холодном и влажном воздухе. Зимы были суровыми и долгими. Мороз вполне мог погубить весь урожай.

Мы вынуждены были вести постоянную войну с переселенцами. Твой отец стал нашим героем.

Как-то засушливым летом пожар погубил треть домов в городе.

Однажды взорвался арсенал, и нам стало нечем защищаться.

В вашей семье разразился скандал.

Как-то летом одна за другой с интервалом в несколько дней пропали две молодые девушки.

«Предательница», – говорил он, втыкая нож в стену дома, загоняя его все глубже и глубже.

Это все, что он мог сказать.

Его жена сбежала с любовником в Пинкертон, а может, и в Вильямсборо. Возможно, они до сих пор так и живут в любви, или разругавшись, расстались.

Они уехали. А он, красавец-полковник национальной гвардии, процветающий фермер, так и не смог утолить своей жажды.

И скромная вдова Михаэльсон чуть за тридцать, без детей, мастерица печь хлеб, его не заинтересовала.

Как жаль.

Он грыз себя много лет.

Пока не сошел с ума.

Сначала он напивался, чтобы забыть о неверности жены, потом он поджег дом и убежал в лес. Его куртку нашли у водопада, в нескольких милях от деревни.

Для деревни его смерть стала печальным событием. Никто не связывал ее с угрозой. С отшельником, поселившимся в нескольких милях к северу по течению реки.

С Лотти Пратт, чье обнаженное тело нашли в реке.

С Джудит Финч, вернувшейся домой через два года, полумертвой, безумной, с наполовину отрезанным языком.

Вдовец Авия Пратт потерял все зубы и половину разума. После очень тяжелого путешествия из Англии он потерял жену, и Лотти стала для него всем. Она была послушной девочкой, которая выполняла его поручения. А теперь, как сказал священник, он высох как дерево, лишенное ветвей.

Встречаясь со мной на улице или на воскресной службе, он никогда не смотрел мне в глаза.