Эй. Джи. Рич - Рука, кормящая тебя

Он целовал меня медленно. Он знал, когда надо остановиться.

И когда надо продолжить.

Он целовал меня, держа мое лицо в ладонях. А я обнимала его за шею. Обычно женщинам нравятся высокие, статные мужики, но Беннетт был невысоким – метр семьдесят, и мне нравилось, что мы подходим друг другу по росту. Мне нравилось, что он не надушился одеколоном; от него пахло чистой озерной водой.

Мы упали на кровать, и он подтянул меня ближе к себе, но на этот раз – не за запястье. Он так явно меня хотел, что его возбуждение развеяло мою робость. И когда он мне сказал, что в жизни я еще красивее, чем на фотках, я сразу ему поверила. Я больше не чувствовала себя скованной, как будто часть его уверенности передалась и мне. Я помогла ему расстегнуть мою рубашку до середины, а потом он снял ее с меня через голову. Беннетт не торопился. Он взял мою руку и положил на свой член, чтобы я ощутила его эрекцию. Потом поднес мою руку к губам и поцеловал в ладонь. На мгновение взял в рот каждый пальчик. Опустился на колени – все еще полностью одетый, в белой рубашке и в джинсах, – и снял с меня все остальное. Провел подбородком по моим бедрам, принялся целовать их с внутренней стороны. Я хотела его, но не торопила события. Я позволила Беннетту задавать темп. Если он не спешит, то я тоже не буду спешить. Он уложил меня на спину, раздвинул ноги и принялся ублажать языком. Никто из моих мальчиков так не делал – я имею в виду именно так . Мне было неловко, что я кончила так быстро, но смущение сразу прошло, когда я увидела, что ему это доставило удовольствие. Он поднялся, и теперь уже я встала на колени. Его джинсы застегивались не на молнию, а на пуговицы. Я расстегнула их и провела пальцем по его возбужденному члену.

– Иди ко мне, – сказал он.

Он запустил в меня палец и поцеловал в ямку между ключицами, когда почувствовал мою готовность его принять. Он заставил меня ждать еще несколько долгих секунд. Его движения были властными и уверенными. Он хорошо понимал, в чем сила промедления, в чем восторг ожидания.

– Иди ко мне, – повторил он.

Со мной в палате лежала молоденькая девчонка, студентка первого курса колледжа Сары Лоуренс. Ее звали Джоди, и она пыталась покончить с собой, запихав себе в горло комья туалетной бумаги.

– Я выпила весь папин виски и все бабушкины таблетки, но меня ничто не брало, – сказала она мне в первый день.

Наша палата практически не отличалась от обычной комнаты в студенческом общежитии, только оконные стекла были из небьющегося стекла, а «зеркало» в ванной – из полированной нержавеющей стали. Уединиться было никак не возможно, даже при закрытой двери; в дверном окошке просматривался коридор, где никогда не выключался свет. Джоди мне рассказала, что Селия, наш общий психотерапевт, в молодости подрабатывала бэк-вокалисткой у Лу Рида. Уж не знаю, какую жизнь Джоди вела вне стен клиники, но поистаскалась она изрядно и выглядела явно старше своих восемнадцати. И ее не спасала даже густая черная подводка для глаз. При поступлении в клинику ее заставили снять с лица весь пирсинг, все штанги, и кольца, и мелкие гвоздики с нижней губы.

Селия вообще не пользовалась косметикой и выглядела гораздо моложе своих лет. Ее ненакрашенное лицо было таким же приятным и располагающим к себе, как и ее доброжелательный взгляд. Наверное, ей стоило немалых усилий отточить этот взгляд – нейтральный и непредвзятый, словно она смотрела на пациентку, нуждавшуюся в помощи и участии, а не на женщину, виноватую в смерти жениха. Именно такой взгляд я пыталась практиковать на своих еженедельных встречах с интернет-мошенниками и эксгибиционистами в тюрьме Райкерс в рамках нашей учебной практики.

Беседы с Селией проходили в ее кабинете. Я сидела на диване, а Селия – в ортопедическом кресле с подголовником. Она вынула из кармана пачку своей никотиновой жвачки.

– Вы не против? – спросила она.

В кабинете преобладали мягкие приглушенные цвета земляной гаммы. На стенах висели картины в оранжевых и охряных тонах – абстракции, когда-то считавшиеся радикальным искусством, а теперь украшающие кабинеты каждого уважающего себя психотерапевта. Эти картины были единственными яркими пятнами во всей обстановке.

– Видно, что вы хорошо спали сегодня ночью и хорошо отдохнули.

– Ну, если кошмарные сны можно считать хорошим отдыхом…

– Могу увеличить вам дозу снотворного.

– Оно все равно меня не успокоит, ни в каких дозах.

– Возможно, сейчас наша цель вовсе не в том, чтобы вас успокоить, – сказала она.

– Тогда что я тут делаю?

– Расскажите, когда вам в последний раз было по-настоящему хорошо и спокойно.

Мне не пришлось рыться в памяти: это было в конце июня, в наши с Беннеттом первые совместные выходные. Мы снова встретились на нейтральной территории между Монреалем и Бруклином, в старомодной гостинице в Бар-Харборе, которую предложил Беннетт. Он приехал туда на машине, я – на междугороднем автобусе. Мы с Беннеттом плыли в байдарке вдоль берега, и вдруг из леса вышел огромный лось с рогами размахом метра в три – наполовину животное, наполовину дерево. Я в жизни не видела более величавого существа. Мы с Беннетом смотрели в безмолвном благоговении, потому что слова были уже не нужны.

– Почему вы плачете? – спросила Селия.

– Я была с ним.

Она предложила мне бумажный носовой платок, но я отказалась.

– Я уничтожила то, что любила. У вас есть лекарство, которое в правильной дозировке поможет мне с этим смириться?

Она ничего не сказала. Да и что тут скажешь?

– Наверное, я очень испорченная. Потому что скучаю по моим собакам.

Селия смотрела на меня все тем же спокойным, нейтральным взглядом, словно поощряя найти разгадку самостоятельно.

– Иногда я себя чувствую виноватой перед Тучкой не меньше, чем перед Беннеттом. Зачем я взяла этих питбулей из приюта?!

– Вы проявили себя добрым и отзывчивым человеком.

– Правда? Это было не в первый раз.

– Вы и раньше брали собак из приюта?

– Люди, склонные к бессмысленному накопительству, используют животных для самолечения, – сказала я.

– Вы считаете, что у вас есть эта склонность? – спросила Селия.

– Не то чтобы в патологической форме, но что-то есть. Еще ребенком я постоянно тащила в дом всех бродячих собак и кошек, всех птенцов, выпавших из гнезда. И знаете что? Эти птенцы были больными. Матери потому и выбрасывали их из гнезд. Однажды я принесла домой такого больного птенца, и все кончилось тем, что мой любимый попугайчик умер.

– И что же, людям не следует проявлять доброту и сочувствие, поскольку последствия их добрых дел непредсказуемы? – спросила Селия.

Я все-таки вытащила из коробки носовой платок, хотя он был мне не нужен; я уже не плакала, мне просто хотелось смять что-то в руках.