Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле

Эйнсли от неловкости зашевелился в кресле, крепко сжав зубы.

Кезия все больше краснела, и губы у нее тоже сжались в тонкую линию.

Фергал не сводил с Айоны глаз, словно красота этих песен западала ему в самое сердце и терзала его, так что ему хотелось что-то крикнуть, возразить, но сильные чувства парализовали его протест.

Затем Эмили наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но Юдора все играла, а Лоркан Макгинли стоял неподвижно между ней и певицей, слушая с искаженным лицом эти старые песни о поруганной любви и смерти от рук англичан.

В конце концов ситуацию взял в свои руки Падрэг Дойл.

– Да, это, конечно, прекрасная и печальная песня, – сказал он, улыбнувшись, – и все это о моей родственнице. Героиня песни Нисса Дойл была моей тетей с материнской стороны.

И он посмотрел на Карсона О’Дэя, который пока еще не промолвил ни слова и сидел с непроницаемым выражением лица:

– А бедняга, герой, возлюбленный – из вашей родни, могу поклясться!

– Да, Дристан О’Дэй, – подтвердил мрачно Карсон. – Это лишь одна трагедия из многих, но она увековечена в музыке и поэзии.

– И прекрасно увековечена, – подтвердил Падрэг. – Но, может быть, нам показать наш широкий репертуар, которым мы всегда славились, и спеть какие-нибудь наши застольные песни, а? И, может быть, несколько песенок о счастливой любви? Не стоит нам отправляться в постель со слезами на глазах. Жалость к себе никогда не относилась к числу похвальных чувств.

– А вы считаете, что горести Ирландии продиктованы жалостью к себе? – задал опасный вопрос Лоркан.

Дойл улыбнулся:

– Нет, старина, наши горести вызваны реальными причинами. Богу и миру это известно. Но смелым людям знакомы веселые песни, а не только печальные. Как, например, насчет «Пары блестящих глаз»? Разве это не замечательная песня?

Затем он обратился к своей сестре Юдоре:

– Ты знаешь ее наизусть. Давай послушаем!

И миссис Гревилл заиграла прелестную, радостную мелодию, а ее брат стал подпевать приятным лирическим тенором, ничуть не фальшивя. Голос его был исполнен веселья. Эмили невольно тоже стала подпевать ему, а Падрэг услышал это и благодарно всплеснул руками.

Через десять минут уже все пели песенку из оперетты Гилберта и Салливана – веселую песенку с танцующими ритмами, – и им волей-неволей пришлось забыть о гневе и трагедии – по крайней мере, на этот час.

Шарлотта заснула, совершенно истощенная эмоционально, и сон ее был беспокоен. Молодую женщину мучили тревожные сновидения; в какой-то момент ей показалось, что это во сне она слышит громкие крики.

Она еще только продиралась сквозь паутину сна, но Томас уже выскочил из постели и быстро зашагал к двери.

Крики продолжались, пронзительные и гневные. В них не было страха – лишь неконтролируемая, истеричная ярость.

Шарлотта почти упала, выбираясь из постели и едва не запутавшись в широких юбках ночной рубашки. Волосы ее наполовину выбились из сетки.

Томас остановился на лестничной площадке, устремив неотрывный взгляд на распахнутую дверь напротив. На пороге комнаты, сверкая глазами, стояла Кезия. Лицо у нее было бледным как мел, и только на щеках краснели два лихорадочных пятна.

Из западного крыла показалась Эмили в бледно-зеленом халате, наброшенном на ночную рубашку. Волосы у нее были распущены по плечам, а лицо посерело от страха. Джек, очевидно, вскочил раньше ее и уже бежал по лестнице вверх.

Из двери, расположенной чуть дальше, показался Падрэг Дойл, а через секунду к нему присоединился Лоркан Макгинли.

– Ради бога, что случилось?! – воскликнул хозяин дома, оглядывая всех поочередно.

Шарлотта проследила за взглядом мужа – он заглядывал за дверь, которую, широко распахнув, придерживала Кезия. Миссис Питт увидела огромную кровать с металлическими шишечками, на которой лежало смятое одеяло. Под ним полусидела Айона Макгинли. По ее обнаженным плечам рассыпались черные волосы. Около нее, в полосатой, вздернутой кверху ночной рубашке, сидел Фергал Мойнихэн. Айона пыталась натянуть одеяло на себя.

Зрелище не допускало никаких благоприличных объяснений.

Первой нарушила всеобщее оцепенение Эмили. Опровергнуть смысл представшей перед всеми сцены не было никакой возможности. Объяснение тут могло быть только одно. Миссис Рэдли шагнула вперед, взяла Кезию за руку, резко дернула к себе с порога, и дверь захлопнулась на замок.

Шарлотта тоже почувствовала возможность двигаться и повернулась лицом к собравшимся на лестничной площадке.

– Что случилось? – спросил Карсон О’Дей тревожно и, пожалуй, со страхом.

Миссис Питт вдруг дико захотелось расхохотаться. Она понимала, что Карсон думал, будто случилось какое-то нападение, и что все остальные тоже опасались акта насилия, чем и объяснялось присутствие в доме Томаса. Шарлотта видела отражение этого страха в глазах мужа. А произошло нечто совершенно противоположное, нечто банальное, некий домашний трагифарс, нередкий в подобных обстоятельствах.

– Все совершенно невредимы, – сказала миссис Питт, отчеканивая слова несколько громче, чем было необходимо. – Никто не пострадал.

Тут она увидела белое лицо Лоркана Макгинли и пожалела, что выразилась именно так, а не иначе, но извиняться значило бы только усугубить происшедшее.

Эмили обняла мисс Мойнихэн рукой за талию и попыталась сдвинуть ее с места и проводить в ее комнату, но ей это не удалось.

Питт заметил старания родственницы и подошел к Кезии с другой стороны.

– Пойдемте, – твердо сказал он, взяв ее за другую руку и вложив в это движение всю свою силу. – Вы простудитесь.

Замечание было бессмысленным. На мисс Мойнихэн был халат, наброшенный поверх ночной рубашки, да и в доме было не холодно, но слова полицейского произвели желанный эффект, на мгновение успокоив гнев и ярость женщины. После этого Томас, вместе с Эмили, взяв Кезию под руки, увели ее прочь.

Но теперь Шарлотта чувствовала необходимость что-то сказать присутствующим вместо хозяйки. Джек уже поднялся наверх и стоял рядом с остальными, но он пока понятия не имел, что произошло.

– Прошу извинить за беспокойство, – сказала миссис Питт, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее. – Случилось нечто очень расстроившее мисс Мойнихэн и, полагаю, других присутствующих. Но сейчас нам нечего предпринять, и будет лучше, если мы все вернемся к себе и оденемся. Здесь мы помочь ничем не можем и только простуду схватим.

Все это было верно. Юдора Гревилл успела только накинуть халат на плечи, услышав крики Кезии, а другие и вовсе прибежали в ночных рубашках.

– Спасибо, миссис Питт, – сказал Эйнсли, облегченно вздохнув. – Совет ваш очень разумен, и я предлагаю всем ему последовать.