Энн Перри - Бомба в Эшворд-холле

– Не знаю. Думаю, что их, наверное, всех поубивали.

– Ну, если шотландцы пришли из Ирландии и стали править в Шотландии, то кто же в Ирландии остался – одни ирландцы? И почему они не уживаются друг с другом, как мы здесь?

– Потому что часть шотландцев опять вернулась в Ирландию, но к тому времени они уже стали протестантами, а остальные были католиками. И все они очень изменились за это время.

– Ну, значит, шотландцам не надо было возвращаться назад, в Ирландию.

– Да, наверное, не стоило бы, но теперь уже слишком поздно. И вперед можно двинуться только с того места, на котором мы сейчас стоим.

Грейси довольно долго думала над этим, прежде чем согласилась со своей госпожой, которая уже собиралась выйти.

Шарлотта встретилась с Томасом у подножия лестницы и даже удивилась, какое удовольствие она почувствовала, встретив его восхищенный взгляд. От радости у нее вспыхнули щеки. Муж предложил ей руку, а она приняла ее и вплыла вместе с ним в гостиную.

За обедом все опять чувствовали себя не в своей тарелке, но все же не так, как прежде. Теперь, когда гостей стало больше за счет Пирса и Джастины, появилась возможность поговорить о чем-то еще, кроме собственных интересов или ничего не значащих пустяков.

Раньше за столом сидело слишком мало людей, чтобы трения между некоторыми из них были незаметны, и для хозяйки это был просто кошмар. Во-первых, рассаживая гостей, надо было соблюдать преимущества в социальном положении, так как, отдав предпочтение кому-то одному, можно было случайно оскорбить сразу нескольких. Если первенство не было продиктовано титулом или официальным положением, то следовало принимать во внимание возраст. И тем не менее нельзя же сажать Фергала рядом с Лорканом Макгинли или напротив него! Да и рядом с Айоной посадить его тоже невозможно в силу обстоятельств, которые мучительно ясны для одних и совершенно непонятны для других. Наконец, совершенно очевидно, что нельзя было также посадить рядом с братом Кезию. Она все еще кипела от негодования и в любую минуту могла взорваться.

Спасал положение Карсон О’Дэй. Он, по-видимому, был способен – и согласен – вести любезные разговоры с любым из присутствующих. К тому же у него имелось в запасе большое разнообразие безобидных тем – от кованых рисунков на грузинском серебре до извержения Везувия.

Падрэг Дойл рассказал забавную историю об ирландском лудильщике и приходском священнике, и все дружно рассмеялись, за исключением Кезии, но он не обратил на это внимания.

Пирс и Джастина слушали только друг друга.

Юдора выглядела немного печальной, словно от понимания, что утратила нечто, считавшееся своим, а у Эйнсли вид был скучающий. Время от времени в его глазах мелькало тревожное выражение, иногда казалось, что ему трудно глотать, а иногда у него вздрагивали руки. Министр порой не слышал обращенных к нему слов, как будто мысль его бродила где-то еще, и ему приходилось просить повторить сказанное. Да, это, наверное, настоящая пытка – быть ответственным за подобное совещание! Ярмо борьбы с невозможным сокрушало людей и посильнее его.

Если Гревилл чего-то опасался, у него были на это свои основания. Угроза безопасности все еще существовала, и это прекрасно понимали и он, и Питт.

Никто не заговаривал о разводе, в котором были замешаны Парнелл и Кэти О’Ши. Если что-то и сообщалось в газетах, никто об этом не упоминал.

Все собравшиеся уже наполовину справились с холодными закусками – лопатка ягненка, шпигованное мясо в кляре и холодная маринованная оленина с огурцами и луком, – когда за столом разгорелась ссора. Начала ее Кезия. Весь вечер она старалась подавлять свой гнев и довольно вежливо переговаривалась то с одним, то с другим соседом по столу, а присутствия Айоны просто-напросто не замечала. Но в конце концов ее гнев взял верх, причем был он направлен исключительно на брата.

Фергал сделал довольно небрежное замечание о протестантском кодексе морали.

– В нем очень много субъективного, – сказал Мойнихэн Джастине и немного наклонился вперед над столом. – Он больше опирается на индивидуальное чувство ответственности, на прямое общение человека и Бога, не прибегая к посредничеству священника, который, в конце концов, смертен, как и все остальные, и так же не чужд человеческих слабостей.

– Но некоторые не чужды их больше, чем другие, – с горечью заметила Кезия.

Ее брат слегка покраснел, но никак не отозвался на это замечание.

– Протестантский пастор – это вожак своей паствы, и только, – продолжал он, не отрывая взгляда от мисс Беринг. – Нужна, в высшей степени нужна и необходима вера, но не в чудеса и магию, а в непреложную силу Христа – Спасителя наших душ.

– Мы веруем также в усердный труд и послушание, в чистый и праведный образ жизни, – сказала его сестра, тоже устремив пристальный взгляд на Джастину. – По крайней мере, верующие так думают и говорят.

Затем она круто обернулась к Фергалу:

– А как ты полагаешь, дорогой брат мой? Чистота почти священна. Ни один нечистый не войдет в Царство Небесное. Мы отличаемся в этом от адептов римской церкви, которые могут грешить с понедельника до субботы, при условии, что в воскресенье исповедуются своему священнику, сидящему в маленькой темной комнатушке за решетчатым окошком. А он выслушает все твои грязные маленькие тайны и скажет, сколько молитв должно прочитать, и отмоет тем самым твои грехи – до следующего раза, когда все повторится с самого начала. Уверена, что все так и будет, ведь он выслушивал подобные исповеди столько раз…

– Кезия, – попытался перебить ее Мойнихэн.

Но эта женщина по-прежнему не обращала на него никакого внимания, сверля Джастину горящим взглядом, а на щеках ее пламенели два пятна. Руки, в которых она держала вилку и нож, сильно дрожали.

– Но мы, протестанты, совсем не такие, – заявила она. – Мы никому не рассказываем о своих грехах, одному только Богу… хотя Ему все и так ведомо! Как будто от Него можно скрыть в своем грешном, грязном сердце хоть единственный, самый мелкий грешок! Как будто Он не обоняет зловоние лицемерия и за тысячу миль от Него…

За столом воцарилось жгучее молчание. Падрэг откашлялся, но, похоже, не смог собраться с мыслями, чтобы ответить.

Юдора слабо простонала.

– Видите ли… – начал было Эйнсли.

Но тут Джастина улыбнулась, глядя прямо в глаза Кезии:

– Мне кажется, единственное, что имеет значение, – жалеете ли вы о случившемся или нет. А кому вы поверяете свои сожаления – неважно, – говорила девушка очень тихо. – Если вы понимаете, что поступили дурно, и не хотите так поступать в дальнейшем, тогда вы должны измениться, и, мне кажется, лишь это и имеет значение, не правда ли?