Либба Брэй - Пророки

– Даже не говори мне, что собираешься засовывать туда руку, – проныла Мэйбел.

– Ладно. Ничего не говорю. – Закусив губу, Эви осторожно просунула пальцы в сырое темное пространство под полом и нащупала спрятанную вещицу. Когда удалось ее подцепить, Эви со вздохом облегчения вытащила руку наружу и брезгливо поежилась. – Божечки мои! Больше в жизни на такое не пойду.

Мэйбел придвинулась к Эви.

– Что там у тебя?

Эви стерла толстый слой пыли с чулочной коробки и сняла крышку. Внутри лежала маленькая записная книжка, переплетенная кожей. Поручив Мэйбел держать фонарик, Эви раскрыла книжку на произвольной странице. Наверху красовалась надпись: 22 марта, 1870 год.

«Папа лежит на столе в белом саване. Все готово к похоронам. Теперь я – последняя из Ноулсов. Горе мне!»

– Это же дневник Иды Ноулс, – с восхищением сказала Эви.

– Ты надеялась найти что-то в таком духе?

– Я не думала, что нам так повезет!

– Прекрасно. Тогда бежим отсюда. У меня мурашки по спине.

Они бросились вниз по лестнице, едва не слетая кубарем, и Мэйбел поспешила на кухню, к черному ходу, через который они попали в дом. Но Эви обратила внимание, что от сквозняка слегка приоткрылась дверь в дальнем конце коридора. До этого она ее не заметила. Что, если за ней скрываются важные улики?

– Эви! Пойдем уже! – зашипела Мэйбел, но Эви пошла к загадочной двери. Зайдя внутрь, она оказалась в маленькой тесной комнате. Напротив, почему-то в самом центре стены, была еще одна маленькая дверка. Когда Эви попробовала дернуть ее за ручку, ловушка сработала, и прямо под ее ногами разверзся прачечный желоб. Вопя от ужаса, Эви полетела вниз, в темноту, пытаясь упереться руками и ногами, хоть как-то замедлить свое падение. Когда ее выбросило в воздух в конце желоба, пальто зацепилось за какой-то выступающий угол, и Эви повисла, как марионетка. Придя в себя, она осторожно приспустила пальто и медленно, как по канату, стала опускаться вниз. Ткань не выдержала и разорвалась у самого воротника, и остаток пути Эви пролетела, рухнув на грязный пол с неприятным ударом, пронзившим ее до костей. К счастью, она ничего не сломала, но потеряла фонарик, и новенькое шелковое пальто теперь было испорчено: обрывок ткани, зацепившийся за отверстие желоба, тускло сиял в полумраке.

Эви с трудом поднялась на ноги и подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Комната начала медленно обретать очертания. Старый очаг. Хозяйственный столик, заваленный инструментами. Под потолком протянута веревка, с которой свисают старые, полуистлевшие занавеси. Одна слегка закачалась, и Эви услышала, как у нее в ушах застучала кровь. Здесь точно никого не было. Но занавеска покачивалась, это не обман зрения. Приложив к ней руку, Эви почувствовала легкое движение воздуха. Сквозняк! Но откуда? В этом склепе даже окон не было.

– Эви! Ты цела? – по прачечному желобу до нее, как из трубы, донесся голос Мэйбел. – Эви!

– Мэйбел, милочка, ты должна это видеть – тут самый гламурный подпольный бар из всех, что мне доводилось находить. Сейчас Джон Бэрримор лично наливает мне шампанское, – пошутила Эви, стараясь успокоить саму себя.

– Не смей надо мной издеваться!

– Все прекрасно, пирожок. Я ищу лестницу. Буду через минуту.

Мэйбел продолжала что-то балаболить. Она всегда так делала, когда сильно нервничала, но в этот раз Эви даже была ей благодарна. Она медленно двинулась по бетонному полу, стараясь держать руку по направлению сквозняка.

– …я просто поверить не могу, что дала себя втянуть в такую…

Воздух уходил в стену – Эви не верила своим глазам, но перед ней была стена.

– …я никогда больше не позволю затащить себя в мышеловку, Эвил…

Здесь было темно, хоть глаз выколи. Эви принялась нащупывать на стене шов или стык. Вдруг ей показалось, что она слышит шепот, тихий, монотонный. Да, в этом не было никакого сомнения. Легкий шорох крыльев. Жужжание насекомых. Низкое подвывание собак. Тысячи голосов и звуков, слившихся воедино.

– Спокойно, старушка, – сказала она себе. Так говорил Джеймс, когда помогал ей устоять на коньках на оледеневшем старом пруду и держал ее руки в своих.

Сейчас ее руки дрожали от страха. Наступив на что-то хрупкое, Эви услышала громкий хруст. Она нащупала обломки на полу и поднесла их к глазам. Это была сломанная пряжка от туфли, со стразами. Такая же, как была на ноге у Руты Бадовски. У Эви потемнело в глазах, голова пошла кругом. Ее пальцы разжались сами собой, и пряжка снова упала на пол. Шепот раздался снова и принялся набирать силу. В темном углу будто началось какое-то движение. И вдруг в старом очаге с ревом взметнулось пламя. Эви отпрянула в сторону, и очаг так же внезапно потух.

Сверху раздался звук громкого удара, звон и вопль Мэйбел.

– Мэйбел! Мэйбел! – отчаянно принялась звать Эви.

– Эти сорванцы наконец-то бросили мяч! – крикнула Мэйбел. – Нам нужно валить отсюда, пока их родители не пришли сюда с полицией и не задержали нас за нарушение частной собственности!

Эви принялась метаться по подвалу, как птица в западне, и закричала от радости, когда увидела неприметную лестницу наверх. Она взлетела по ней и молотила кулаками в закрытую дверь, пока Мэйбел не выпустила ее. Крепко держа друг друга за руки, они бросились прочь из проклятого места, под свет солнца, и бежали что есть духу, не жалея легких, до самой платформы метро, пока не появился грохочущий по длинному металлическому позвоночнику города поезд и не увез их в центр.

Эви знала, что дядю хватит удар, когда он узнает о ее сегодняшних приключениях в доме Ноулсов, но она хотела подкупить его своей бесценной находкой – дневником Иды. Она с трудом отняла его у Мэйбел, клятвенно пообещав, что они прочтут его вместе после того, как она расскажет обо всем Уиллу. Сейчас она поднялась на второй этаж библиотеки, зажгла зеленую лампу и, расположившись поудобнее за столом, принялась читать.

«7 сентября 1874 г.

Сегодня был вечер чудес! В темной гостиной моя любимая Мэри связалась с духами папы и мамы. Мы все взялись за руки, и Мэри с мистером Гоббсом заговорили на загадочном неземном языке. Раздался странный стук, и пламя отделилось от свечи, взмыло в воздух и потухло. Мы остались сидеть в полной темноте.

– Только не бойся, дорогое дитя, – в трансе произнесла Мэри, и я поняла, что это говорит со мной папа. Слышать его голос из другого мира, приоткрывать мистическую вуаль, скрывающую его от меня, – это был бальзам для моего израненного сердца!

– Как там моя сирень, прижилась? – спросила мама, точно так же, как в жизни. Ее любимая сирень! Я едва могла говорить от чувства тоски, сдавившего мне грудь.

– Прекрасна, как и всегда! – ответила я. Хотя этого никто не видел, по моим щекам текли ручьи слез.