Агата Кристи - Третья

– Все царство за систему! – добавил он вслух.

– Прошу прощения, сэр? – сказал лифтер, с недоумением оборачиваясь к нему.

– Это я так, – объяснил Эркюль Пуаро.

Пуаро остановился у дверей Уэддербернской галереи, рассматривая афишу с тремя воинственными коровами, весьма удлиненными к хвосту и зажатыми между колоссальным сложным переплетением ветряных мельниц. Коровы были словно сами по себе, мельницы сами по себе, а жутковатый лиловый цвет – сам по себе.

– Интересно, не правда ли? – произнес мурлыкающий голос.

Возле его локтя возник пожилой мужчина, блестя в улыбке огромным количеством зубов.

– Такой свежий взгляд! – У него были крупные пухлые белые руки, которыми он помахивал, словно выделывая сложные па. – Чудесная выставка. Закрылась на прошлой неделе. Выставка Клода Рафаэля открылась позавчера. Обещает иметь успех. Очень большой.

– А! – сказал Пуаро и позволил увлечь себя сквозь серые бархатные портьеры в длинный зал.

Пуаро обронил несколько осторожных, но не слишком восторженных замечаний, и толстяк умело им завладел, видимо определив, что он требует бережного отношения. Всеми тонкостями искусства продажи толстяк владел в совершенстве. Вы сразу ощущали, что он будет сердечно рад, если вы проведете у него в галерее целый день и ничего не купите. А просто будете наслаждаться восхитительными картинами – пусть даже, переступив порог галереи, вы их отнюдь восхитительными не сочли. Во всяком случае, уходя, вы уже будете знать твердо, что «восхитительные» – эпитет, наиболее их достойный. Не поскупившись на несколько полезных наставлений на тему, как следует воспринимать живопись, и выслушав несколько дилетантских оценок вроде «а вот это, пожалуй, недурно», мистер Боскомб перешел к тактичным, но более активным ободрениям:

– Очень интересное замечание. Оно, если мне будет позволено сказать так, указывает на большую чуткость. Видите ли, ею одарены далеко не все. Большинство предпочитает что-нибудь… ну, скажем, более очевидное, вроде вот этого. – И он указал на чередующиеся голубые и зеленые полосы в углу холста. – Но это… да, вы уловили самую сущность произведения. Я бы сказал… но, конечно, это лишь мое личное мнение, что это один из шедевров Рафаэля.

Пуаро и он дружно наклонили головы набок, созерцая перекошенный оранжевый ромб, к которому на тонких нитях были подвешены два человеческих глаза. Доверительные отношения были установлены, время, видимо, не ограничивалось, и Пуаро сказал небрежно:

– Если не ошибаюсь, у вас работает мисс Фрэнсис Кэри, не правда ли?

– А, да, Фрэнсис! Умная девочка. Огромный художественный вкус и организационные способности вдобавок. Только что вернулась из Португалии, где устраивала для нас художественную выставку. Весьма успешную. Недурно пишет сама, но талант не истинно творческий, если вы меня понимаете. Деловая сторона – вот в чем ее сила. И по-моему, она сама это сознает.

– Как я слышал, она умеет отыскивать новые таланты?

– О, да. Интересуется Les Jeunes. Поощряет многообещающих. Прошлой весной уговорила меня устроить выставку группы молодых художников. Имела большой успех… отмечена прессой… Но, конечно, без особых сенсаций. Да, у нее есть свои протеже.

– Я, как вы понимаете, несколько старомоден. Некоторые из этих молодых людей… Vraiment! – Руки Пуаро порхнули перед его лицом.

– О! – снисходительно промолвил мистер Боскомб. – Не судите о них по наружности. Просто мода, и ничего больше. Бороды и джинсы, парча и кудри. Преходящий каприз.

– Дэвид… как его там? Я забыл фамилию. Мисс Кэри, кажется, высокого о нем мнения.

– А вы уверены, что его зовут не Питер Кардифф? Он ее нынешний протеже. Учтите, я не так в нем уверен, как она. Он принадлежит не столько к авангарду, сколько к консерваторам, если не сказать реакционерам. Чистый… порою чистейший Берн-Джонс! Но как знать заранее? Случаются всякие всплески. Она иногда ему позирует.

– Дэвид Бейкер! Вот как его фамилия, – сказал Пуаро.

– Недурен, – ответил мистер Боскомб без всякого восторга. – Слишком мало своего, по моему мнению. Один из той группы художников, о которой я упомянул раньше, но особого впечатления не произвел. Неплох, конечно, но ничего выдающегося. Эклектичен.

Пуаро отправился домой. Мисс Лемон принесла ему письма на подпись и удалилась. Джордж подал ему omelette fines herbes, сдобрив его тактичным сочувствием. Перекусив, Пуаро устроился поудобнее в кресле с квадратной спинкой и уже собрался взять чашечку с кофе, как зазвонил телефон.

– Миссис Оливер, сэр, – доложил Джордж, кладя перед ним трубку.

Пуаро взял ее с большой неохотой. Ему не хотелось разговаривать с миссис Оливер: он предчувствовал, что она начнет от него требовать того, что он делать не хочет.

– Мосье Пуаро?

– C'est moi.

– Чем вы заняты? Что вы успели сделать?

– Я сижу в кресле, – сказал Пуаро. – Размышляю, – добавил он.

– И все? – спросила миссис Оливер.

– Это очень важно, – ответил Пуаро, – хотя я не знаю, преуспею я или нет.

– Но вы должны найти эту девочку! Может быть, ее похитили!

– Бесспорно, такое впечатление может возникнуть, – сказал Пуаро. – С дневной почтой пришло письмо от ее отца с настоятельной просьбой приехать к нему и рассказать, насколько я продвинулся.

– Так насколько вы продвинулись?

– К настоящему моменту, – неохотно ответил Пуаро, – нинасколько.

– Право же, мосье Пуаро, вам надо взять себя в руки!

– И вы тоже!

– Что значит, и я тоже?

– Подгоняете меня.

– Почему вы не поедете в Челси, туда, где меня стукнули по голове?

– Чтобы и меня стукнули по голове?

– Я просто вас не понимаю, – объявила миссис Оливер. – Я ведь дала вам зацепку, выследив девочку в кафе! Вы сами так сказали.

– Знаю. Знаю.

– А вы тут же взяли и потеряли ее!

– Знаю. Знаю.

– А женщина, которая выбросилась из окна? Вы что-нибудь установили?

– Я навел справки.

– Ну и?..

– Ничего. Одна из многих. В юности они очень привлекательны, у них романы, они очень страстны; а потом романов становится все больше, а привлекательности все меньше, они чувствуют себя глубоко несчастными, и пьют слишком много, и думают, что у них рак или другая неизлечимая болезнь, и в конце концов от отчаяния и одиночества выбрасываются из окна!

– Вы же сказали, что ее смерть важна… Что она что-то означает!

– Так должно было быть.

– Право же! – И, не найдя нужных слов, миссис Оливер повесила трубку.

Пуаро откинулся в кресле, насколько вообще можно было откинуться на прямую спинку, сделал знак Джорджу унести кофейник и телефонный аппарат и принялся размышлять о том, что ему было известно или неизвестно. Для прояснения мыслей он говорил вслух и перечислил три философских вопроса: