Агата Кристи - Убийство в Месопотамии

– Ну как, сестра, вернулись из Хассаньеха?

– Да, мистер Кэри. Вы не спите, так поздно работаете. Все уже, кажется, улеглись.

– Я думал, что сумею справиться, – сказал он, – но вот поотстал немного. А утром надо на раскопки. Мы снова приступаем к работе.

– Уже? – потрясенная, спросила я.

– Это, по-моему, самое лучшее. Я так и сказал доктору Лейднеру. Он завтра большую часть дня будет в Хассаньехе по делам, но остальные все будут тут. Вы знаете, не очень-то легко сидеть здесь и смотреть друг на друга в таких обстоятельствах.

Он был, конечно, прав. Особенно при том возбужденном состоянии, в котором все теперь находились.

– В общем-то, вы, несомненно, правы, – сказала я. – Отвлекаешься, когда есть чем заняться.

Похороны, насколько мне было известно, должны были состояться через день.

Он опять склонился над своим планом. Не знаю почему, но сердце у меня болело за него. Я была уверена, что он и не собирался ложиться спать.

– Вы бы выпили глоток снотворного, мистер Кэри, – нерешительно сказала я.

Он покачал головой, улыбнулся.

– Я поработаю, сестра. Плохо привыкать к снотворному.

– Ладно, спокойной ночи, мистер Кэри, – сказала я. – Может быть, могу чем-нибудь…

– Не думаю, спасибо, сестра. Спокойной ночи.

– Я ужасно извиняюсь, – сказала я, вероятно, совершенно импульсивно.

– Извиняетесь? – посмотрел он удивленно.

– Это… это так страшно. Для всех страшно. И особенно для вас.

– Для меня? Почему для меня?

– Ну, вы были старым другом обоих.

– Я старый друг Лейднера. Ее другом я отнюдь не был.

Он сказал это так, как будто и действительно недолюбливал ее. Вот уж в самом деле хотела бы я, чтобы мисс Райлли слышала это.

– Еще раз спокойной ночи, – сказала я и поспешила к себе в комнату.

Я занялась кое-чем у себя в комнате перед тем, как раздеться. Простирнула несколько носовых платочков и пару моющихся кожаных перчаток, сделала запись в дневнике. Перед тем как наконец улечься, я выглянула еще раз за дверь. Свет в чертежной и в южном здании продолжал гореть.

Я подумала, что Лейднер, значит, еще на ногах и работает у себя в офисе. Как бы узнать, не следует ли мне пойти и пожелать ему спокойной ночи? Я колебалась, мне не хотелось показаться назойливой. Он мог быть очень занятым, мог не хотеть, чтобы ему мешали. В конце концов какая-то тревога подтолкнула меня. Пожалуй, от этого не будет хуже. Я просто скажу спокойной ночи, спрошу, не могу ли быть чем-нибудь полезна, и пойду.

Однако доктора Лейднера там не оказалось. Офис был освещен, но в нем никого не было, кроме мисс Джонсон. Голова у нее была на столе, и она плакала так, будто у нее сердце разрывается.

Это меня порядком разволновало. Она была женщиной спокойной и с достаточным самообладанием. А тут жалко было на нее смотреть.

– Что же это такое, дорогая? – закричала я, обняла ее, стала утешать. – Ну, будет, будет… Это никуда не годится… Вам не надо сидеть тут в одиночестве и плакать.

Она не отвечала. Я чувствовала, как рыдания сотрясают ее.

– Не надо, милая моя, не надо, – сказала я. – Возьмите себя в руки. Я пойду сделаю вам чашечку хорошего горячего чаю.

Она подняла голову и сказала:

– Нет, нет, сестра. Все в порядке. Я дура.

– Что же расстроило вас так, милая?

Она сразу не ответила.

– Это все так ужасно… – потом сказала она.

– Перестаньте думать об этом, – сказала я ей. – Что случилось, то случилось, ничего теперь не изменишь. Не к чему мучить себя.

Она выпрямилась и стала поправлять волосы.

– Я поставила себя в такое дурацкое положение, – сказала она своим хриплым голосом. – Я убиралась тут, приводила в порядок помещение. Думала, лучше заняться делом. А потом вот нашло на меня вдруг…

– Да-да, – быстро сказала я, – понимаю. Чашка хорошего крепкого чаю и бутылка с горячей водой в постель – вот все, что вам надо.

И она получила все это. Я не принимала никаких протестов.

– Спасибо, сестра, – сказала она, когда я уложила ее в постель и она попивала свой чай; теплая грелка лежала под одеялом. – Вы добрая, отзывчивая женщина. Я очень редко бываю такой дурой.

– Это со всяким может произойти в такое-то время, – сказала я. – То одно, то другое. Переутомление, стресс, повсюду полиция. Я и сама страшно нервная.

– Верно то, что вы мне говорите, – сказала она, помедлив, очень странным голосом. – Что случилось, то случилось, и ничего теперь не изменишь… – Она еще с минуту помолчала, а потом как-то странно добавила: – Она никогда не была хорошей женщиной!

Я не стала спорить. Я всегда считала вполне естественным, что мисс Джонсон и миссис Лейднер недолюбливали друг друга.

Интересно, не было ли у мисс Джонсон тайного чувства удовлетворения оттого, что умерла миссис Лейднер, и не стало ли ей потом стыдно от этой мысли?

– Теперь засыпайте и ни о чем не думайте.

Я прибрала некоторые вещи, привела комнату в порядок. Чулки – на спинку стула, пиджак и юбку – на вешалку. Подняла с полу маленький комок бумаги, должно быть, выпал из кармана. Только стала расправлять его, чтобы посмотреть, можно ли его выбросить, как она меня буквально перепугала. Как крикнет:

– Дайте его сюда.

Прямо ошеломила. Я протянула ей. Она вырвала бумажку у меня, а потом сунула в пламя свечи и держала, пока она не сгорела.

Как я сказала, я была перепугана и только пристально на нее смотрела.

У меня не было времени разбираться, что это за бумажка, так быстро она ее у меня выхватила. Но вот ведь смешно, когда она загорелась, она развернулась в мою сторону и я увидела, что там были чернилами написаны какие-то слова…

Только когда я стала укладываться в постель, я поняла, почему они показались мне будто бы знакомыми.

Почерк был тот же самый, что и в анонимных письмах.

Не в этом ли была причина того, что мисс Джонсон дала волю угрызениям совести? Не она ли писала эти анонимные письма?

Я признаюсь, что мысль эта для меня была настоящим ударом. Мне никогда не приходило в голову связывать мисс Джонсон и письма. Миссис Меркадо – еще куда ни шло. Но мисс Джонсон была настоящей леди, такой выдержанной, разумной.

Но я задумалась, вспомнив разговор между Пуаро и доктором Райлли, который слышала вечером и который мог дать ответ – почему.

Если бы именно мисс Джонсон писала письма, это бы объяснило многое. Напоминаю вам, что я ни на минуту не допускала мысли, что мисс Джонсон имела какое-то отношение к убийству. Я прекрасно понимала, что неприязнь к миссис Лейднер могла заставить ее поддаться искушению и попытаться, грубо говоря, нагнать на нее страху.

Она могла надеяться, что отпугнет так миссис Лейднер от раскопок.

Но теперь, когда миссис Лейднер убита, мисс Джонсон испытывает ужасные угрызения совести, прежде всего за свою жестокую выходку, а также потому, что поняла, что письма ее выполняют роль хорошего прикрытия для настоящего убийцы. Неудивительно, что она так сильно упала духом. Она, без сомнения, была все же порядочным человеком. И это объясняло также, почему она с такой готовностью откликнулась на мое утешение: «Что случилось, то случилось, и ничего теперь не изменишь».