Курт Ауст - Судный день

Я напомнил себе, что до завтрашнего утра нужно пришить пуговицу к его второй жилетке. Вообще-то, пора было приниматься за это уже сейчас, однако я решил отложить швейные дела на более позднее время.

– Хм… ну да, – очнувшись, Томас поднял голову, – а ты что думаешь?

– О чем? – уточнил я, не уверенный, что наши с ним мысли движутся в одинаковом направлении.

– Обо всем этом. Об убийстве. О месте. О людях. О том, как прошел вечер. Здесь что-то происходит – я это чувствую, но не понимаю, что именно. Чересчур много лжи, чересчур многие лгут.

– Альберт врет, плотник врет, и хозяин тоже врет. О них нам известно. А кто еще?

Томас помолчал.

– Хозяйка… хотя нет, она, возможно, и не врет, но что-то скрывает. Сегодня вечером она слегка приоткрыла завесу тайны, однако, по-моему, там, за завесой, скрывается намного больше. А Мария…

– Мария не врет! – перебил его я не задумываясь.

– Вон оно как? – Томас посмотрел на меня из-под полуопущенных век. На губах его заиграла слабая улыбка, и я разозлился.

– Да зачем ей? Она всего лишь девчонка, которая мало того, что вкалывает тут день-деньской, так еще и должна сносить нападки трактирщицы. Да у нее сил не хватит на всю эту таинственность, к тому же…

– Что? – И Томас наклонился вперед.

– К тому же она не похожа на лгунью.

– Ну, нет так нет! – резко проговорил Томас. Меня будто огрели кнутом, и я почувствовал, что у меня горят уши.

Мы долго молчали. Стараясь не смотреть на Томаса, я рассматривал ледяные узоры на стекле и вглядывался в темноту за окном. На улице вновь поднялся ветер, холод пробирался внутрь, сквозь стены, и я дрожал. Закутавшись в одеяло, я нехотя взглянул на Томаса.

– А что скажешь о священнике? – спросил он.

– Я его боюсь.

Но Томас ждал более подробного ответа.

– Ну… он то и дело говорит о колдуньях, дьяволе, Судном дне и других подобных вещах… Я и прежде о них слышал и знаю, что это правда, но… он называет Бигги колдуньей и утверждает, что скоро наступит конец света… Как будто он точно знает… И это меня пугает.

Из окна подуло, и пламя свечи затрепетало. Я встал и передвинул свечу за стопку книг.

– Как думаете, священник с хозяином правы? Скоро и правда настанет Судный день?

Томас сердито фыркнул, но отвел взгляд. Холод сковал мое тело. Если даже профессор Томас Буберг не знает точно…

– Они чушь несут, – ответил он, – играют словами и цифрами так, как им удобно. Достаточно посмотреть на их расчеты! Выбирают наобум число и крутят его, пока не получат то, что хотят увидеть! Шарлатаны и невежды!

– Но преподобный-то никаких чисел не крутил, – возразил я, – он всего лишь отыскал три основных составляющих Судного дня – то есть Царство Божье, Сына-судью и число Зверя, а других чисел с ними не связано. И эти числа как раз подходят… – Я уныло посмотрел на Томаса, надеясь, что он развеет мои сомнения.

Томас пожал плечами.

– Числа можно использовать как угодно – даже для ложных доказательств. Тогда ложь превращается в правду, пока не найдешь число, опровергающее ее. Когда некоторые толкуют числа, они похожи на дьявола, читающего Библию.

– Но трактирщик…

– Да, и он тоже, – сердито перебил Томас, – неслыханная чушь! “Коварные протестанты предают готическое время”. Что за глупости! Всего лишь реформа календаря – а люди уже думают, что близится Судный день! Если и Бог так подумает… – Профессор внезапно запнулся, будто напуганный собственными словами и мыслями.

Он устало поднялся с кровати и принялся раздеваться.

– Лучше нам выспаться и поразмыслить на свежую голову, – сказал он, – почему-то мне кажется, что свежая голова нам завтра не помешает. – Во мраке мелькнули его длинные белые панталоны, и он забрался под одеяло. Томас долго охал и возился, но сон не шел к нему. Я замер и вслушивался в темноту. – Ты не ложишься, Петтер? – спросил он, повернув голову.

Я встал и взял жилетку и швейные принадлежности.

– Мне нужно пришить пуговицу, – объяснил я.

Он молча отвернулся. Его укрытое одеялом тело заволновалось, будто пролив Каттегат во время шторма, но мало-помалу он наконец успокоился.

Усевшись в изножье кушетки, поближе к свету, я вдел нитку в иголку. Из жилетки по-прежнему торчал хвостик старых черных ниток. Я вытащил их, положил в плошку возле лампы, поднял голову и прислушался к дыханию Томаса. И начал пришивать пуговицу – такую круглую и гладкую, совсем без углов, какие были у других пуговиц. Я подумал, что, может, поменять их местами, чтобы профессор и другие пуговицы отполировал пальцами…

В трактире было тихо, лишь кровать скрипела. Однако ветер усилился, он бился о стены и шуршал по крыше.

Вообще-то эта пуговица даже нравилась мне. Я так часто ее пришивал.

“Наверное, и во сне смогу пришить…” – подумалось мне.

– Аййййй! – Я вдруг проснулся, почувствовав, как что-то укололо меня в ногу.

Я осторожно вытащил иголку – она впилась мне в колено, когда я уснул и завалился на бок. Черт! И какого лешего я уснул?

На дворе разыгралась настоящая буря, дом, казалось, трещал по швам, а крыша готова вот-вот сорваться. В зыбком пламени свечи я положил жилет на стул и обулся.

Осторожно, не сводя глаз с профессорской кровати, я отворил дверь. Томас не шелохнулся. С прежней осторожностью я прикрыл за собой дверь. На самом деле вовсе не обязательно было так стараться: шум ветра способен был заглушить любые другие звуки. Однако по лестнице я спускался крадучись, а на некоторые ступеньки – те, что скрипели, – ступал особенно осторожно. Я шел словно вслепую – свет на лестнице погасили, и меня обступила плотная тьма, какая бывает под одеялом. Ощупью я нашарил дверь в трактир и медленно приоткрыл ее. И вдруг меня охватили сомнения. Никогда прежде мне не доводилось забираться в девичью постель.

Мне вспомнились ее слова: “Я вообще мало сплю”. Да, именно это она и сказала. Она дала мне понять, что не разбужу ее, если зайду. Так она сказала раньше. Но за день много чего изменилось, и я вспомнил, как она посмотрела на меня вечером – в глазах ее светился смертельный ужас, какой бывает у животных, которых ведут на убой. Она послушала священника с трактирщиком и испугалась. Мы могли бы найти друг у друга утешение… Ведь мы оба боялись того, что должно было случиться…

“Нет, того, что, возможно, случится”, – заставил я себя подумать. Набравшись смелости, я распахнул дверь. В трактире оказалось светлее, чем на лестнице, – в очаге на кухне теплились красноватые угли, и я без труда добрался до комнаты Марии. В трактире никого больше не было.